Статист - [21]

— Лягушка… жаба… — шептал, сглатывая слюну Эдичка, вспомнив, как он в детстве надувал на пруду жаб через соломинку, вставленную в задний проход воздухом. Затем бросал бедных существ в воду. Те барахтались, выпуская пузыри, не могли нырнуть. А он — Эдичка бросал в них камни, потирая ладони.

— Ну, вот и все, — обрадовала его Забейворота, вытаскивая шнур и бросая его в ванну с водой.

Дикая боль пронзила Ивановского. Вырывавшиеся газы хлопками оглушали, эхом отражались от кафельных стен.

— Сделайте, что ни будь… — взмолился пациент.

— Выпейте баралгин, — заткнув нос, протянула ему горсть таблеток и стакан воды медсестра, выбегая из кабинета.

Целый месяц врачи обследовали знатного пациента. Исследовали анализ рвотных масс, проводили гемосорбцию крови… Затем проведя консилиум и обнаружив явных нарушений в деятельности организма Ивановского, выписали его из клиники, вернули Тамарочке.

— Шеф… шеф… вернулся, — зашептали коридоры.

Исхудавший и побледневший Эдичка, пройдя в кабинет увидел в нем Збарского, стоявшего у окна.

— О! Мой друг, воскликнул Леня и кинулся к шефу на грудь.

— Я здоров. Я абсолютно здоров, — воскликнул Эдик, поглаживая талию менеджера.

Вдруг его вновь передернуло,… рвотная масса хлынула изо рта, густо перемазав светлый костюм бой — френда.

— О, мой Бог, — отшатнулся тот. — Опять?

Эдик сел в кресло, вытирая лицо платком.

— Ни хрена, не пойму.

— Шеф, ты будешь праздновать юбилей? — скорбно глянул на Эдичку Збарский.

— Юбилей? Какой юбилей? А сколько мне? Ах, да… юбилей. Буду Ленчик, буду. Всем чертям, вопреки.

Празднование прошло на высшем уровне. Вице — премьер,…зарубежная кино — дива, теплоход, фейерверк.

— С юбилея самое главное вовремя смыться, — подхватив Збарского спускаясь по лестнице, прошептал, прикладывая палец к губам Ивановский.

— Эдичка, Эдичка, — окликнула жена. — Мало того, что ты совсем забыл о выполнении супружеских обязанностей, так ты еще и спишь с юношей. Совсем не заботишься о своем шатком здоровье, не думаешь обо мне. Вспомни, вспомни, как мы любили друг друга. Вспомни, что написано в Торе.

«Из детей твоих не отдавай на служение Молоху и не бесчести имени Бога твоего. Я Господь. Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость. И ни с каким скотом не ложись, чтоб излить [семя] и оскверниться от него; и женщина не должна становиться пред скотом для совокупления с ним: это гнусно.

Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них».

To'evah — «to'e ata ba». — Восклицала Тамара дрожащими губами, держа в руках книгу.

— Тамара, прекрати истерику. Кому сказал… — топнул ногой Ивановский.

— Дай сюда этот букварь. — Выхватил книгу у жены и оглянувшись, бросил ее в урну.

— Пойдем котик, — настойчиво звал Збарский.

— Я покончу с собой. Так и знай, — всхлипывала супруга.

— Тамарочка я не Пикассо, ты не Ольга.

— Да… да … бедная Ольга, бедные женщины, — покачнулась Тамара и села в кресло.

Спустя неделю в кабинете Ивановского раздался телефонный звонок.

— Эдик… — плакала жена. Эдик… нашу Софочку, нашу кровиночку единственную изнасиловали, выбросили на ходу из машины.

Эдичка вошел в реанимацию и сел возле дочери, в рот которой был вставлен шланг аппарата искусственного дыхания. Перебинтованное лицо дочери, запекшиеся губы, худые прозрачные пальцы. Ивановский нагнулся, чтобы поцеловать дочь, в этот момент на подоконник с внешней стороны окна с шумом села большая птица.

— Ворон, — вырвалось у Эдика.

Сорвался с места. Охранники устремились вдогонку.

— Я сам, я сам, — остановил их криком и завел двигатель машины.

Сигналя и обгоняя, нарушая правила, несся Эдик по шоссе, судорожно сжимая руль. Включил радиоприемник, мужской голос с хрипотцой, читал:

«На Арбате по-прежнему тесно.

Здесь „отпустят“ любые грехи,

Вперемежку картины и песни,

И, конечно же, рядом стихи.

Кто — то мечется с пылкою речью

И взывает, не знаю к кому:

То ли к совести человечьей,

То ль к Спасителю самому.

Это он, улыбаясь неловко.

Свою боль на Арбат приволок

И ее продает по дешевке —

Стихотворных страданий комок.

Что же ты, братец, так дешево просишь,

Дорогого ведь стоит слеза,

И у сердца комок этот носишь,

И о главном еще не сказал.

Своей болью, и новой, и старой,

Поделись, суетливый Арбат…

И трубач с гармонистом на пару

Над Арбатом звучат, как набат».

Скрипнули тормоза. Ивановский забежал в арку подъезда старого дома. Вытащил связку ключей и по лестнице, пыхтя, метнулся на пятый этаж. Отворил обитую коричневым дерматином дверь, вошел… Паутина,… газеты на полу, старая мебель, укрытая чехлами, магнитофон «Маяк». Распахнул створки кладовой и начал разгребать вещи.

— Хламье… бедлам. Вот… есть!

Держа на вытянутых руках тяжелую икону, смотрел на нее широко открытыми глазами…

Затем, обвернув ее в первую попавшуюся тряпку, вышел на лестничную клетку. Постоял,… изучая фамилии жильцов на табличках.

— Магницкий… Ушлый, Фрайберг… Немов… Немов. Поставил икону возле двери Немова и нажал три раза на звонок. Услышав шевеление в соседской квартире, юркнул в свою.

Спустя пару часов, осторожно приоткрыл дверь. Выглянул в коридор,… подкрался к лифту. Стойкий тлетворный запах, просачивался сквозь щель из соседской двери.