Статьи из журнала «GQ» - [42]
В школе я вижу полно людей, идущих туда за авторитетом; дети отличаются сниженной критичностью, им проще задурить голову — а потому несостоявшиеся гении в любых областях, прежде всего в гуманитарной, могут получить здесь нешуточное влияние. Именно из этого теста делается большинство педагогов-новаторов, борющихся с «равнодушием» и «косностью» коллег. Результаты общеизвестны — из места социализации школа превращается в место инициации, в капище жестокого и опасного культа, и «Ключ без права передачи» Георгия Полонского предупредил об этом давно. Начинается невинно — со сборищ после уроков, чтения стихов и пения под гитару. Кончается разделением класса на «своих» и «чужих», экзальтацией и крахом — как всякий раскол.
Какую же мотивацию оптимальной признаю я? Наверное, свою собственную: о ней исчерпывающе высказался когда-то мой старый друг, ныне покойный гендиректор «Артека» Михаил Сидоренко. Я спросил его однажды: что его подвигло пойти в педагогику? Он ответил очень просто, ибо вообще не любил пафоса: страх перед будущим. Я увидел, какая старость мне предстоит в новом мире, увидел взрослых, какими станут нынешние дети, и понял, что единственным смыслом моей жизни может стать попытка этот процесс как-то остановить или перенаправить. Они могут быть другими — по крайней мере те, кто приедет сюда. И только страх перед будущим заставляет меня выдумывать для них любые новые формы работы, учить тому, что знаю я, и брать на работу таких же запуганных современников. Я не могу жить с ощущением, что все прервется на нас.
Так вот, этот страх и есть самая надежная мотивация. По нему я и отбирал бы педагогов. Это критерий надежный — потому что, в отличие от мессианства, ужас «последних представителей» виден сразу и распознается при первом же собеседовании в директорском кабинете.
№ 5, май 2010 года
Есть ли Бог?
В: Есть ли Бог?
О: Не сомневайтесь.
С доказательствами бытия Божия, а также бессмертия души у меня традиционно возникали проблемы. Не чувствовать Божественного присутствия в мире я не могу, а представить механизмы его осуществления не могу тем более. Думаю, интрига бытия состоит в том, что в жизни как таковой никаких чудес нет, зато в самом ее основании, в ее зарождении и чудесном сохранении лежит такое чудо, которого не объяснит никакая наука. В объяснении частностей и создании полезных устройств она как раз здорово продвинулась, но относительно главных тайн бытия, которые мы все интуитивно чувствуем, но никогда не разгадаем, все пребывает примерно на том же уровне, о котором так хорошо сказал Кушнер: «Толстой не высмотрел, не разглядел Паскаль. А то, что поняли, то знала баба Фекла». Отсюда и надежда узнать все после смерти ― то есть вырвавшись из человеческого статуса; боюсь, однако, что это только отдалит нас от разгадки. Здесь-то нам хоть хвост ее виден.
Брак многое изменил — я женился на девушке, которая прошла свой непростой путь к вере и утвердилась в ней прочно, что вообще характерно для сибирского характера: они там долго колеблются, но решившись ― не отступаются. Первый год брака прошел в интенсивных дискуссиях, во время которых я с радостью убедился в правоте БГ, ответившего как-то на вопрос о ссорах с женой: «Иногда у нас бывают разногласия из-за трактовки священных текстов». Беря у БГ очередное интервью, я припомнил ему эту фразу, и он искренне удивился: разве это не самоочевидно? Из-за чего, кроме священных текстов, вообще возможны разногласия ― не из-за посуды же? И вот жена год с лишним сражалась с моим агностицизмом, а потом ей это надоело ― не я, но агностицизм. И когда я в очередной раз часа в четыре утра разбудил ее требованием немедленно доказать мне возможность загробной жизни (страх небытия особенно меня пробивал именно перед рассветом), она вместо душеспасительной беседы процитировала Святых Отцов, рекомендующих вразумлять до двух раз, а потом отступаться в ожидании, когда Господь сам вразумит. А вообще-то дочери рано в школу, спокойной ночи. Сибиряки очень любят спать, что там еще делать-то долгими зимами.
Пошляки сейчас непременно скажут что-нибудь о том, что вот, мол, чем автор занимается по ночам с женой вместо того, что положено,― отсюда и неверие, и прочие болезни духа. Успокойтесь, ребята, эти прекрасные занятия отвлекают от страха смерти лишь до известного возраста. А потом, лет эдак после 28, они напоминают все о том же. В 20 так хочется трахаться, что о метафизике не думаешь вовсе. А после тридцати мировые вопросы так императивно требуют разрешения, что все прочие занятия либо приводят к ним же, либо временно оглушают, как выпивка, чтобы потом ужас нахлынул с прежней остротой.
И лежа рядом с безмятежно дрыхнущей христианкой, которая раз навсегда ответила себе на главный вопрос, я постепенно себя как-то уговорил, что душа бессмертна. У меня был в этом смысле серьезный аргумент: если эта христианка, в обычной жизни существо чуткое и нервное, мнительное до самоедства и требовательное до перфекционизма, если вот эта отличница, никогда ни в чем не уверенная, так уверена в бессмертии души — не может же это быть просто так? Да и вообще без него как-то совсем глупо получается. А мир, по моим наблюдениям, построен так, что если какая-то версия эстетически красива и осмысленна, то она, скорее всего, верна.
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
Если вы хотите иметь не только приятное, но и полезное чтение, хотите расширить свой кругозор – прочтите эту книгу.Вы погрузитесь в таинственный мир будущего и проживёте с его героями бурную и интересную жизнь в грядущем столетии!
Ну вот, наконец, добрались и до главного. Четвёртая книга – это апофеоз. Наконец-то сбываются мечты её героев. Они строят, создают то общество, ту среду обитания, о которой они мечтали. Люди будущего – новые кроманьонцы, полны энергии, любвеобильны, гуманны и свободны.
В сборник вошли двенадцать повестей и рассказов, созданных писателями с юга Китая — Дун Си, Фань Ипином, Чжу Шаньпо, Гуан Панем и др. Гуанси-Чжуанский автономный район — один из самых красивых уголков Поднебесной, чьи открыточные виды прославили Китай во всем мире. Одновременно в Гуанси бурлит литературная жизнь, в полной мере отражающая победы и проблемы современного Китая. Разнообразные по сюжету и творческому методу произведения сборника демонстрируют многомерный облик новейшей китайской литературы.Для читателей старше 16 лет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История одной ночи двоих двадцатилетних, полная разговоров о сексе, отношениях, политике, философии и людях. Много сигарет и алкоголя, модной одежды и красивых интерьеров, цинизма и грусти.
Прозаик Эдуард Поляков очень любит своих героев – простых русских людей, соль земли, тех самых, на которых земля и держится. И пишет о них так, что у читателей душа переворачивается. Кандидат филологических наук, выбравший темой диссертации творчество Валентина Распутина, Эдуард Поляков смело может считаться его достойным продолжателем.