Статьи из журнала «GQ» - [40]

У кого есть реальный проект будущего? Изучение российской истории — которая в буквальном виде, конечно, не повторяется, но в переносном обнаруживает исключительную переносность, свободную транспортабельность из шестнадцатого века в двадцатый, — наводит на неутешительный вывод: в критических точках эта история расшатывается без проблем, и то, что вчера выглядело монолитом, обнаруживает исключительную гнилость. «Стена гнилая, ткни — и развалится», — замечал великий тактик Ульянов-Ленин. Но победителями из таких ситуаций выходят, как правило, самые радикальные и темные силы — а отнюдь не либеральные противники диктатур. Это же элементарно, стоит пересмотреть феллиниевскую «Репетицию оркестра», а то и просто зайти в любой школьный класс: опрокинуть власть дирижера и учителя — временами тоталитарную, порой туповатую, — не проблема. Проблема — сделать так, чтобы эту власть немедленно не подобрали хорошо организованные молодчики из тех, что до поры до времени тихо сидят на «камчатке».

Смута сейчас произойдет не по экономическим причинам: вообще, как ни относись к Марксу, его теорию стоило бы подкорректировать в одном — революции случаются не из-за базисов, а из-за надстроек. Сегодня у нас никакого кризиса нет — до кризиса, как сказала экономист и поэт Виктория Иноземцева, дорасти надо. На трубе можно сидеть еще долго, а вот смотреть такой телевизор и слушать таких идеологов можно лет десять, не более. Хочется себя уважать. Хочется, чтобы на тебя не плевали. Хочется хотя бы иллюзорного участия в истории. Эта тоска по осмысленности стала сегодня всеобщей. И если где-нибудь начнется настоящая уличная политика, как в Калининграде, — то уж, конечно, не из-за ЖКХ. Детонатором может послужить что угодно — хоть транспортный налог. Но динамитом служит копящееся отвращение к себе, достигшее сегодня критической точки. В семнадцатом, думается, она была не такой всеобщей — потому что и дурили нас не так нагло, и циники на верхах сидели не столь откровенные.

Так что все готово и даже перекипает.

В истории России еще не было смуты, из которой страна вышла бы более свободной, прогрессивной и обновленной. Всякая смута отбрасывает Россию на десять, двадцать, а то и сто лет назад. Народ может привести к власти освободителя, но через двадцать-тридцать лет (а чаще всего гораздо быстрей) получит тирана. Вопрос о том, в какой степени российские поборники условно-западного пути (в наших условиях западность осуществляется с существенными поправками) готовы предложить альтернативу, — лично для меня открыт. Я действительно не знаю, что варится в их котлах. Не исключаю, что Анатолий Чубайс под крышей Роснано, как некогда в клубе «Перестройка» накануне этой самой перестройки, тайно растит преемников нынешней власти, молодых прагматиков, которые железной рукой поведут Россию к модернизации. Не думаю, что диктатура эффективных менеджеров окажется намного мягче диктатуры бывших силовиков, но надеюсь, по крайней мере, что в их-то глазах массовые репрессии будут уж точно неэффективны (гуманизм для них, кажется, — пустое слово). Но если Чубайс в самом деле не заготовил мощного контрплана, который немедленно начнет осуществляться на руинах нынешней госсистемы, — мы со стопроцентной гарантией получаем нормальную неофашистскую диктатуру, как бы она ни называлась. Лозунгом ее может стать не национальная чистка (национализм, кажется, даже для радикалов уже не актуален), но все тот же модернизационный рывок — только петровский, сопряженный с подъемом на дыбы. Иными словами, если у российской оппозиции — весьма пестрой и консолидированной пока исключительно ОМОНом, — нет конкретного плана и общепонятных лозунгов, — на выходе из нынешней бифуркации, как и из любой русской неразберихи, мы увидим современный большевизм, и тут уж не принципиально, будут ли это законспирированные фашистики из тех, что убивали Маркелова и Бабурову, или национал-технократы с ностальгией по имперскому величию. Факт тот, что свободы в этом режиме будет меньше, разрухи — больше, и у него не останется даже тех сдерживающих центров, которые есть у нынешней — нет слов, чрезвычайно постыдной и противной — российской власти.

Разумеется, люди, выходящие на площади, немедленно упрекнут меня в трусости, а то и в проплаченности. Меньше всего хочется вставать в один ряд с Владимиром Соловьевым, упрекающим оппозицию в том, что она неэффективна, неконструктивна и разобщена. Но от обязанности анализировать ситуацию и проводить аналогии нас никто не освобождал. Все телодвижения власти, направленные на модернизацию и демократизацию, остаются пока пуфом и сопряжены с интенсивным распилом последнего бабла. Все модернизационные мероприятия вроде молодежного «прорыва» оборачиваются профанацией. Механизмов обратной связи между обществом и государством как не было, так и нет. Готовности сменить «тандем» сверху или по крайней мере пустить наверх свежие лица тоже не наблюдается. Диалог осуществляется на площадях, и весьма жестко. Смягчение ситуации сверху, как видим, проблематично. Я хочу лишь, чтобы люди, готовно и радостно ждущие расшатывания этой ситуации (а рады будут все, потому что очень уж стыдно), представляли себе альтернативу. Альтернативой монархии в 1917 году оказались не кадеты, не эсеры, не Временное правительство и даже не Учредительное собрание. Альтернативой была Гражданская война — то есть та же смута — и победа большевиков, реставрировавших монархию в значительно ухудшенном виде.