Статьи из газеты «Известия» - [121]

Можно представить себе, какое смешное, страшное и вопиюще неправильное кино снял бы он про нынешний кризис, столько раз им предсказанный, да, в сущности, и не прекращавшийся. Можно представить, как бы его разругали за очередной отход от себя и предательство всех законов жанра. И опять все сказали бы, что Феллини кончился, и опять это было бы правдой, потому что художнику важно не абстрактное совершенство, а рост.

По обыкновению проверить эти соображения я решил в разговоре с любимым собеседником — культурологом Андреем Шемякиным, известным в киносообществе способностью стремительно сгенерировать концепцию, из которой потом можно сделать диссертацию. Шем, сказал я, почему всякий римейк фильма Феллини на любой другой почве обернулся бы трагедией? Ведь даже «Титаник» — тут-то влияния «Корабля» никто не отрицает, — о том, как он тонет, тогда как у Феллини он все-таки плывет?!

— Очень просто, — немедленно отозвался Шемякин. — Это потому, что Феллини живет и работает в мире постапокалиптическом, где жизнь ежедневно воспринимается как чудо. А мы живем в мире отсроченного апокалипсиса, который всегда где-то впереди.

Золотые слова, братцы. Апокалипсис происходит ежедневно, и улыбка Феллини восходит именно над ним. У нас кризис, и значит, мы живые. Это вызов, смысл, норма, повод для высказывания, идеальная декорация для любви. Наша жизнь сладка. Наш корабль плывет.

Горько-сладкий коктейль от классика кинематографа

«Все лучшее в жизни сопровождается совместной трапезой», — говорил Федерико Феллини. Именно еда стала для него поводом часто снимать Марчелло Мастроянни: «Иногда мы встречались в ресторанах. Он всегда много ел. Я обратил на это внимание, потому что чувствую естественную симпатию к людям с хорошим аппетитом». В ресторанном бизнесе Феллини не менее популярен, чем среди кинолюбителей. Рестораны, носящие его имя, открыты по всему миру — от Лас-Вегаса до Екатеринбурга. Собственного рецепта пиццы режиссер не оставил. Но зато вы можете попробовать коктейль под названием «Феллини».

Рецепт

Он состоит из сока свежеотжатого лимона (10 мл), миндального сиропа (60 мл), сока грейпфрута (80 мл) и классического итальянского аперитива Аperol (40 мл), содержащего различные ароматические приправы. Рецепт приготовления: в шейкер с кубиками льда добавляют соки, сироп, Aperol и хорошенько встряхивают. Затем бокал наполняют на треть колотым льдом. Содержимое шейкера процеживают через ситечко. Кусочек апельсина надрезают и прикрепляют к кромке бокала. Украшают веточкой мяты и подают с соломинкой. Содержание алкоголя — 11 %, вкус — горько-сладкий.

Феллинизмы

Джульетта заслуживает большего. Возможно, я ее лучший режиссер, но не лучший муж.

Чтобы не выглядеть сумасшедшим в глазах большинства, мне надо было стать режиссером.

Только став известным, я понял, что слава вовсе не приносит денег.

Женщина, которая любит поесть, не может не любить секс. А для мужчины женщина, любящая секс, — существо необычайно притягательное.

Мою самую любимую реплику в «Джинджер и Фреде» произносит монах. «Сама жизнь — сплошное чудо, — говорит он. — Нужно уметь видеть чудо во всем, что происходит вокруг».

Самые счастливые моменты моей жизни связаны со съемками. В такие дни… восприятие утончается. Еда становится вкуснее. Физическая близость — острее.

Границы возможностей человека — это границы его воображения.

20 января 2010 года

Идите в баню и умрите в ней

Восемьдесят лет назад, 30 января 1930 года, в ленинградском Народном доме в постановке Владимира Люце оглушительно провалилась лучшая пьеса Маяковского «Баня» — на которой кончилась и с которой через четверть века вновь началась советская сатирическая драматургия.

Зощенко вспоминал, что сроду не видел провала более катастрофического — ни смешка, ни хлопка. Маяковский надеялся на постановку Мейерхольда — премьера состоялась 16 марта, — но уже во время репетиций ясно было, что все не так: Мейерхольд пытался спасти недостаточно сценичную вещь аттракционами, пластическими решениями, — Маяковского это бесило, для него вся сила была в несценичности, вызывающей неправильности пьесы. Отсюда и диалог с Катаевым: «Сколько действий может быть в драме?» — «Самое большее пять». — «У меня будет шесть!» «Баня» окончательно размывает границы театра, перенося действие в зал. Одновременно с Брехтом и еще решительнее Маяковский эпатирует зрителя прямой провокацией — гениально угадав, что главным действующим лицом «Бани» и главным объектом сатиры является отнюдь не Победоносиков. Дело в зрителе.

Да, сколь это ни прискорбно, основной причиной провала «Бани» было вовсе не то, что Люце да и сам Мейерхольд не нашли адекватного сценического решения для безумной и отчаянной пьесы. И талант Маяковского не ослабел — напротив, ни в одной из его пьес, даже в «Клопе», нет такого фейерверка действительно убийственных острот. Пьеса о машине времени сама была такой машиной — потому, видимо, и было Маяковскому так трудно ее писать и репетировать, что попал он со своей шестиактной комедией в чужую эпоху, на тридцать лет вперед. По эстетике, да что там — по типажам «Баня» впрямую предваряет конфликты, методы, самый дух шестидесятничества: мечтательный растяпа Чудаков, изобретающий хрустальную громадину для путешествий во времени и произносящий монологи в точно имитируемом хлебниковском стиле, — натуральный будущий Шурик (в «Иване Васильевиче», поставленном по булгаковской пьесе 1934 года, он как раз и собирает такую машину). Велосипедкин, Двойкин, Тройкин, Фоскин — будущие розовские мальчики, чухраевские молодые бунтари, аксеновско-сахаровские «Коллеги». Совпадения стопроцентны, и не зря «Баня» вернулась на сцену (в постановке Плучека и Юткевича, быстренько вспомнивших, как и с кем они начинали) в декабре 1953 года. Сразу, как только стало окончательно ясно: сохранить все, как ПРИ НЕМ, — не получится. Только в тридцатом году (при ледяном молчании зала и воплях газет «Халтура!») и в конце пятьдесят третьего можно было вывести на сцену главначпупса, поучающего артистов: «Вы должны мне ласкать ухо, а не будоражить! Мы хотим отдохнуть после государственной и общественной деятельности. Назад, к классикам! Учитесь у величайших гениев проклятого прошлого… Сделайте нам красиво!» В день смерти Сталина Шостакович — композитор «Клопа», кстати, — носился по квартире, танцуя лезгинку и яростно шепча сквозь зубы на ее мотив сталинскую музыкальную директиву: «Дал-жна быть музыка изящной! Дал-жна быть музыка прекрасной! Асса!»