Статьи и воспоминания - [48]

Вместе с новыми товарищами по университетским курсам я с азартом аплодировал Маяковскому, выступавшему с чтением новых стихов в Большой аудитории Политехнического музея. В его творчестве меня захватывали и остросовременное содержание, проникнутое дыханием революции, и поражающе смелая форма стиха, и удивительное мастерство «агитатора, горлана-главаря» — остроумнейшего полемиста, безжалостно расправлявшегося со своими литературными врагами.

В сентябре 1922 года, после окончания подготовительных курсов, я поступил на физико-математический факультет Московского университета, на биологическое отделение. Посещение лекций и лабораторий, новые знакомства, шумные студенческие собрания — все было интересно и ново. Однако мысль о серьезных занятиях музыкой меня не оставляла ни на день.

Однажды преподавательница Армянской драматической студии А. Мамиконян взяла меня с собой в Институт ритма — очень известное тогда в Москве учебное заведение, во главе которого стояла Нина Георгиевна Александрова, ученица Жак-Далькроза и активная пропагандистка его системы ритмического воспитания и художественной гимнастики. Институт помещался в старом особняке в одном из арбатских переулков. Когда мы пришли туда, небольшой зал института был переполнен до краев. Люди сидели на подоконниках, толпились в проходах и в раскрытых дверях. На эстраде стоял большой черный рояль с поднятой крышкой.

Впервые в жизни я присутствовал на концерте. Играл Николай Орлов — один из крупнейших русских пианистов того времени, играл произведения Шопена и Листа, и с каждой пьесой передо мной открывался новый, неведомый мир музыки... Мое воображение было захвачено необыкновенным богатством звучаний, красотой гармонии, поражающим совершенством пианистического искусства. Разве мог я, пианист-самоучка, предполагать, что наши десять пальцев обладают такой магической силой, беглостью, точностью, способностью к извлечению такого безграничного разнообразия тембров, ритмов, блистательных пассажей?

Музыкальный вечер в Институте ритма послужил еще одним стимулом к тому, чтобы врожденная страсть к музыке привела меня к пониманию необходимости серьезных занятий. Осенью 1922 года я не без робости переступил порог старого деревянного дома на Собачьей площадке, где в те годы работало одно из лучших музыкальных учебных заведений нашей страны — Московский музыкальный техникум имени Гнесиных.

Основанное в 1895 году сестрами Гнесиными, музыкальное училище было крепко связано с традициями русской музыки. Здесь вели неустанную музыкально-просветительную и педагогическую работу многие видные московские композиторы, пианисты, скрипачи, вокалисты. В 1925 году училище преобразовали в Музыкальный техникум, во главе которого стояла замечательная музыкантша, ученица В. И. Сафонова, Елена Фабиановна Гнесина.

Ее сестра, Евгения Фабиановна Гнесина, на долю которой выпала задача определить мои музыкальные данные, возможно, впервые столкнулась с таким странным феноменом, каким был тогда я: никакой музыкально-теоретической подготовки, лишь самые смутные представления о нотах, нетронутая целина в области музыкальной литературы и истории музыки. При проверке навыков игры на фортепиано я бойко сыграл несколько танцевальных пьесок.

Вместе с тем, вспоминаю, я легко справился со всеми испытаниями слуха, чувства ритма и музыкальной памяти, несмотря на то, что такие задания мне приходилось выполнять впервые в жизни. Вскоре после окончания экзамена мне сообщили, что я принят в Музыкальный техникум, но неизвестно, по какой специальности.

Начинать учиться игре на фортепиано в девятнадцать лет было поздно. Поскольку с начала учебного года в техникуме открылся новый класс виолончели и была необходимость пополнить его учащимися, я с охотой согласился начать свою музыкальную карьеру с изучения искусства игры на виолончели.

Моим первым учителем стал С. Ф. Бычков. Под его руководством я освоил основы виолончельной техники. Уже на следующий год меня взял в свой класс профессор А. А. Борисяк — опытный педагог, который положил немало сил для развития моих исполнительских данных. Одной из моих забот тогда было достать инструмент. Для этой цели мне пришлось зимой поехать в город Ковров, где жили родственники жены старшего брата, у которых где-то в чулане хранилась виолончель фабрики Циммермана. Этот очень удачный инструмент, обладавший неплохим звуком, и передали мне во временное пользование.

Запомнился обратный путь из Коврова в Москву. Ехал я четвертым классом, иначе говоря, в товарном вагоне, оборудованном нарами. В вагоне было нестерпимо холодно. Все пассажиры лежали на нарах, тесно прижавшись друг к другу, ехали в полной темноте. Когда наш поезд уже приближался к Москве, я проснулся в объятиях какого-то бородатого мужичка, которому, так же как и мне, подушкой служил футляр виолончели...

Начав систематические занятия музыкой в двадцатилетнем возрасте, я хорошо сознавал стоявшие передо мной трудности. Я понимал, что без напряжения всех сил, без упорного повседневного труда мне никогда не удастся овладеть техникой игры на виолончели настолько, чтобы почувствовать себя профессиональным музыкантом. Параллельно с занятиями по специальности я должен был усиленно заниматься по музыкально-теоретическим дисциплинам, по которым в первые месяцы пребывания в Техникуме имени Гнесиных безбожно отставал от своих соучеников. Работать приходилось много. Сверх всего у меня были весьма серьезные обязательства перед биологическим факультетом, где я проучился около трех лет. Я изучал химию и сдавал экзамены по зоологии, морфологии растений, остеологии, анатомии человека и многое другое.