Статьи и воспоминания - [41]

*

Мне нетрудно рассказать о доме, в котором я провел раннее детство. В конце 1969 года я побывал в Тбилиси со специальной целью — посетить родные места, восстановить в памяти обстановку, в которой протекали мои детские годы, атмосферу города, с которым у меня связано так много воспоминаний. Конечно, в Тбилиси произошли огромные перемены. Город гигантски вырос, украсился новыми великолепными постройками, в корне изменилась общественная атмосфера, темп жизни, на неизмеримую высоту поднялась культура. И все же многое в этом удивительном городе сохранилось в былом своеобразии. Сплошь каменный, он сохранил почти все свои старые здания, уцелели и те, в которых когда-то жила наша семья, где я бывал ребенком, где учился.

Вот дом номер 3 по Арагвинской — довольно крутой улочке, сбегающей с отрога Давидовой горы. В этом доме провел я первые восемь лет своей жизни. Как и многие тбилисские дома, построенные на склоне, он выходит на улицу тремя этажами. Если подняться по крутой лестнице во двор, то дом предстанет двухэтажным, а если выглянуть с верхнего этажа в окно, выходящее на противоположную от улицы сторону, то мы окажемся на первом этаже — до уровня земли не больше полутора метров.

Вот здесь, в этом небольшом доме, окнами во двор, на втором этаже, жил Егия Хачатурян со своей семьей. Три небольшие комнаты, где размещались родители и четыре сына, крохотная кухонька и чулан, из которого есть лаз на чердак — место, где я любил уединяться для своих первых «музыкальных занятий». Все это ярко всплыло в памяти, когда я недавно вновь побывал на Арагвинской улице и посетил бывшую нашу квартиру.

Поднявшись по ступенькам во двор, я вижу сегодня ту же картину, которая окружала меня в детстве: каменные плиты, прикрывающие тесный квадрат двора, балкон-галерею, идущую вдоль второго этажа, одинокий платан, распластавший свои могучие ветви над домом. Вот только телевизионные антенны на крыше свидетельствуют о новом да новые жильцы нашей бывшей квартиры, приветливо встречающие меня и охотно показывающие мне комнаты, в которых я провел свои детские годы.

Могу ли я найти слова, чтобы выразить все многообразие чувств, охвативших меня при этой встрече с далекими образами детских лет? Здесь, в углу, стояла моя кроватка, напротив — кровать брата Левона. Вон там находился обеденный стол, а в этой комнате была спальня родителей... Смотрю на платан, и передо мной возникает во всех подробностях небольшое происшествие, «героем» которого оказался я. Мальчишкой я не любил спускаться с балкона во двор по лестнице, предпочитая сползать вниз по стволу платана, ветви которого вплотную касались балкона. Один из таких спусков закончился плачевно — я грохнулся на каменные плиты и порядком рассек себе затылок. От более серьезных последствий меня спасли густые волосы. След этого ушиба я могу нащупать на затылке и сегодня...

Я рос, подобно всем своим сверстникам-мальчишкам, на дворе и на улице. Здесь мы неутомимо носились табунами в веселых прятках и ловитках, бегали наперегонки, играли в «чилька чжохи» — игру, напоминающую русского «чижика», в «лахты». Поскольку я очень увлекался последней игрой, попробую рассказать о ней: на земле чертится круг, по границам которого укладываются два-три пояса. Играющие разбиваются на две партии. Задача одной партии — вытащить из круга брошенные в него пояса, задача другой партии — не допустить этого. Способ защиты мальчиков, стоящих внутри круга, — наступать на ноги атакующих. Тот, кому наступили на ногу, выбывает из игры. Но зато, если нападающему удалось схватить пояс, он немедленно пускает его в дело, лупя по ногам защитников, естественно, пытающихся увернуться от удара. Игра веселая, живая, требующая от участников немалой ловкости и смелости.

Помню, что лет десяти, благодаря подвижности, гибкости, азартности натуры, я стал одним из чемпионов «лахты» на своей улице.

Посещение дома, в котором мы когда-то жили, восстановило в моей памяти повседневный быт нашей семьи. В эти годы дела отца шли на подъем. Очевидно, переплетная мастерская в то время имела достаточно заказов, и в доме было относительное довольство, хотя ежедневное меню наше не выходило за пределы простых национальных блюд — храмули, лобио, баранины, вяленой рыбы, мацони.

Отец, слишком занятый в своей мастерской, мало участвовал в нашем воспитании: мы видели его только по вечерам. Занималась детьми мать, в меру строгая, но при этом всегда мягкая, душевная, справедливая. Брат Левон — старше меня на два года — был робким, легкоранимым мальчиком, в отличие от меня, бойкого, умевшего постоять за себя. Мать учитывала эти особенности характеров младших сыновей и особенно нежно оберегала Левона.

Она была религиозной и регулярно посещала армянскую церковь неподалеку от нашего дома. По воскресеньям мать водила меня туда с собой, наряжая в праздничный костюмчик. Не могу сказать, что мне нравились эти посещения церкви, где приходилось подолгу стоять зажатым в душной тесноте, среди чьих-то юбок.

Любила мать ходить в гости. Знакомых и родных в городе было много. Чаще всего она брала с собой меня, как самого младшего. В гости я ходил охотно, особенно если знал, что в доме, куда мы идем, есть мои сверстники. Пока матери наши вели беседу, мы с новыми приятелями отправлялись во двор, где затевали «французскую борьбу» — кто кого положит на обе лопатки. Я очень любил борьбу, перегонки и всякие иные «состязательные» игры...