Стать героем - [34]

Шрифт
Интервал

— Нет же, закусить зелье твое хочу! — рассерженно ответил Паша.

— А разве ты пьешь не потому, что тебе вкусно?

— Что ты заладил-то? Я такого не пью! — Павел не на шутку рассердился, и перешел на крик, — Да и хрен с тобой, так обойдусь.

Волхв лишь лукаво улыбнулся, видимо, имея какой-то свой замысел. Результат не заставил себя ждать, Паша захмелел и был зол. Что-то бурча о безумстве людей почтенного возраста, он уселся на лавку, закинув ногу на ногу.

— Завтра начнем обучение, — заявил Еремей, — Любава девица ладная, однако если ты говорить не сможешь при ней, то ничему не научишься, а учить я вас вместе буду.

— Окей, — согласно кивнул головой Паша.

— Что?

— Что — что? — Паша поднял взгляд на волхва, пытаясь понять, что с ним не так.

— Что за слово странное ты молвил?

— Окей? — Паша замялся, раньше подобных проблем в общении он не замечал, — Ну… Это согласие, как слово да. Значит, что все хорошо.

— Понятно, — протянул волхв.

«Странно это, я же совсем не на древнерусском разговариваю, а они все понимают, и я все понимаю. И куда я попал?»: подумалось Павлу.

— Пойдем, — подзывая к себе Пашу жестом, сказал Еремей, — Туда иди, обратно к столу, окей?

Молодой пришелец из другого мира широко улыбнулся знакомому слову, которое так ловко использовал старик. Улыбаясь, он встал с лавки и пошел в комнату, как и просил его волхв.

Когда он зашел в комнату, та была наполнена ароматом мяты, ромашки и… чая.

«Чай? Откуда?»: удивился Павел.

Любава, которая, видимо, и заваривала напиток, стояла рядом со столом, разрезая пышный яблочный пирог.

— Кхм, а как называется этот напиток? — спросил Паша, делая вид, что наполнение кружек ему не знакомо.

— Чай, — коротко ответила девушка, не отрываясь от нарезки пирога, — Еремей так сказал.

— Понятно, — чуть смутившись, промычал Паша, и, уже тише, хмыкнул, — Как удивительно…

«Может тут и табак есть, картошечка еще. Жареной-то я бы съел, и курить охота»: сев на лавку у стола, мечтал парень. Теперь ему очень захотелось закурить, до этого, в суматохе, он не очень-то вспоминал о том, что является курильщиком. Рот наполнился слюной, сердцебиение участилось, началась никотиновая ломка.

Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о курении, Паша попытался заговорить с Любавой:

— А почему ты из корчмы ушла, что случилось?

— Так сгорела корчма, спалили ее Баташа дружки, — сердито отозвалась девушка, — Пока ты на лавке лежал с разбитой головой.

— Хм, так они же меня на рынке били, когда успели…

— Были, да не все, — оборвала Любава.

Закончив с пирогом, она устало села на лавку рядом с Пашей. Они молча сидели, будто боясь что-то испортить. Куча слов уже подкатила к Пашиным губам, но те сжались плотной стенкой, не давая им вырваться наружу. Он сидел, будто в ожидании команды, перемешивая в голове мысли в одну вязкую кашу. Он даже боялся двинуть головой. И виной тому было не только стеснение перед девушкой, теперь он ощущал вину за сгоревшую корчму, будто сам ее и подпалил.

Он пытался разглядеть Любаву боковым зрением, та в свою очередь сидела потупившись в руки, лежащие на коленях. Ее округлая грудь мерно вздымалась и опускалась под темно бардовым, с белыми вставками, нарядом. Ее сарафан был ужат в плечах и переходил в сплошную юбку в районе солнечного сплетения. Весь расшитый причудливым орнаментом из золотой нити отчего-то нравился Павлу куда больше, чем привычная глазу одежда девушек его времени.

Волосы Любавы были собраны в толстую косу, а головного убора на ней не было. Это несколько удивляло Павла, ведь он привык видеть девиц в народных нарядах с каким-нибудь кокошником, чепцом или хоть чем-то, укрывающим голову. Но здесь такого не наблюдалось, по крайней мере не столь повально, как представлялось.

— Трое их было, — вдруг начала рассказ девушка, — Двое тебя пошли ловить, а один к нам в корчму прокрался. Знала я, что добром не кончится все это. Отомстил он так за вожака своего. Поджег сразу в трех местах, будто бешеный бегал с факелом, маслом полил загодя… Тушили все, кто мог, да не потушили, хорошо хоть, на другие дома огонь не прыгнул.

В комнате вновь воцарилось молчание, тягучим потоком тишина заполняла пространство комнаты так, что в ушах начинало звенеть. В голове у Паши сквозь звон эхом стучали последние слова девушки и он ловил себя на мысли, что сказать ему совсем нечего, более того, он даже несколько рад произошедшему, ведь Любава теперь рядом.

— Матушка в замке осталась на кухне работать, а меня Еремей забрал, — вновь оборвала молчание Любава, коротко смахнув проступившую слезинку.

Пытаясь быть тактичным, Павел сделал вид, что слезу не заметил.

— Забрал? — парень осекся, поймав себя на мысли, что так и не посочувствовал собеседнице, — а… для чего… забрал?

— Так по хозяйству помогать, вестимо, — уже с улыбкой ответила Любава, — завтра узнаем, для чего мы здесь, Еремей славный волхв, много знает, а значит, многому научит. Интересно. И даже немного страшновато.

Улыбка вызвала сильное облегчение у Паши, он улыбнулся в ответ. А то, что она боится учебы у старика и вовсе его расслабило, ведь у него появился шанс показаться храбрым.

«В конечном итоге мать ее жива, и крыша над головой есть, сама она тут»: успокоил себя Павел, а вслух сказал:


Рекомендуем почитать
Начало хороших времен

Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.


Нетландия. Куда уходит детство

Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.


Вниз по Шоссейной

Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.


Блабериды

Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.


Офисные крысы

Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.


Осторожно! Я становлюсь человеком!

Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!