Стать Джоанной Морриган - [90]

Раньше, когда он предлагал угоститься, я все время отказывалась. Потому что боюсь забивать себе нос чем-нибудь посторонним. Но сегодня мне нужно лекарство – что-то новенькое и противное, чтобы нейтрализовать это столь же противное и новое чувство, что разрывает меня изнутри. Да, это будет лекарство.

– Я не помню, что я о них писала. Что своим творчеством они подтверждают, что угроза коровьего бешенства вполне реальна? Или что их пора закопать по шею во все их непроданные альбомы, и пусть рассерженная толпа закидает их камнями? – говорю я сквозь слезы, пока Кенни сооружает дорожку на бачке унитаза.

Я втягиваю в себя белесый порошок в манере «гребись оно все конем» и замечаю, что он пахнет деньгами. Не знаю, как я себе представляла вкус и запах спидов – может быть, как сухой лед или снег с металлической ноткой, – но они пахнут в точности как бумажка в пять фунтов.

В голове наступает кристальная ясность, и я думаю: «Может быть, это все потому, что на каждой бумажке в пять фунтов, которую мне доводилось понюхать, есть следы амфетаминов. Может быть, все бумажные деньги присыпаны наркотой. Господи боже, мы все ходим под кайфом. Теперь мне уже непонятно, почему я так долго кобенилась. Слава богу, я все-таки приобщилась. Иначе я бы сломалась».

– Кенни, я не хочу никого огорчать, – говорю я и снова реву в три ручья, теперь от спидов. – Я не думала, что меня кто-то читает. Я думала, даже не знаю… Что пресс-атташе собирает все публикации в коробку, и они там и лежат, и все продолжают спокойно заниматься своими делами. Они своим делом, а мы – своим. Потому что все знают, что это просто такая забава, что это все по приколу. В смысле, неужели им не все равно, что я думаю? И это группа, которая говорила, что им хочется напихать экстази в задницу Джона Мейджора.

Да, именно так они и сказали – в передаче «Слово», в прямом эфире. Потом был скандал.

Спиды бьют по мозгам так стремительно, что я произношу эту яростную тираду в одно длинное слово, на одном дыхании. Я поднимаю глаза – Кенни смотрит на меня.

– Да пошли они в жопу, – говорит он, небрежно взмахнув рукой. – Они уже взрослые мальчики. Это игра. Мы все играем. Они делают музыку, мы о них пишем. Они делают музыку, как хочется им, – мы пишем обзоры, как хочется нам. Каждый делает свои ходы. Если не хочешь, чтобы о тебе писали, не выпускай свои записи в свет и не болтайся на сцене, как сиська.

Я размышляю над его словами. Я уже не рыдаю.

– Это игра, – повторяю я вслух, хватаю бумажную салфетку и шумно сморкаюсь.

– О боже… Что ты делаешь, Уайльд?! – Кенни в ужасе таращится на салфетку у меня в руке. – Ты же высморкала весь кайф!

Я заглядываю в салфетку, куда выдула вместе с соплями весь порошок, не успевший всосаться в кровь. Я смотрю на Кенни. Кажется, я совершила большую оплошность. В приличном обществе так не принято. Кенни смотрит на меня.

– И что теперь? Его надо съесть? – Я не знаю, что делают в таких ситуациях.

– Не сейчас, – говорит Кенни, быстро занюхивает дорожку, которую приготовил себе, сминает пустую обертку и смывает ее в унитаз. – Спрячь в карман, прибереги на потом. Кто знает, куда приведет нас судьба нынче вечером.

В кратковременной перспективе судьба еще трижды приводит нас в этот сортир, где Кенни опять угощает меня порошочком. Ощущения странные, надо сказать. Все совершенно не так, как я себе представляла. Всем известно, что спиды у Кенни на редкость паршивые. «Крысиный яд с аспирином», как однажды сказал кто-то из «D&ME». «Их не рискнул бы принять даже Шейн Макгоуэн из «Pogues». Но на меня эта штука почти не действует. Разве что пробивает на безудержную болтовню, и не всегда получается контролировать громкость.

Но – как курение и совместное пьянство – сам процесс, безусловно, сближает людей. Укрепляет дух коллективизма. Наверное, если бы мы до сих пор жили в аграрном обществе, точно такое же ощущение общности всех со всеми возникало бы на сборе урожая, или когда вся деревня дружно берется построить кому-то дощатый дом и завершает строительство за день, как в «Маленьком домике в прериях». Не имея возможности строить жилища и возделывать пашни, мы запираемся в мужском туалете – куда коллеги проводят меня, закрывая широкими спинами от зорких глаз клубной охраны, – и занюхиваем порошок. Все это приятно щекочет нервы. Вечер пронизан духом приключения.

И как многие предыдущие вечера, этот вечер завершается бурным сексом в квартире у Тони Рича. Мы заходим к нему, вжимаясь друг в друга, распаленные до того состояния, когда вы просто не можете расцепиться и целуетесь как сумасшедшие, и каждый ваш поцелуй – предвкушение и обещание. Если я сделаю… так, то ты сделаешь… так, а потом мы с тобой сделаем все остальное и даже чуточку больше.

Когда мы падаем на кровать, не успев даже толком раздеться, я уже так распалилась, что чувствую себя волком-оборотнем, пьяным от поцелуев. Чувствую себя счастливым бездумным животным. Секс – это лучшее лекарство от всех невзгод. В постели с мужчиной раскрываются все мои лучшие качества. В постели с мужчиной я все сделаю правильно и никого не обижу. Здесь я сила добра – помогаю кончать любому, кому нужно кончить. Это и есть доброта, гуманизм в чистом виде. Это очень возвышенно и благородно, в каком-то смысле.