Стать Джоанной Морриган - [92]

Наверняка он давно мечтал сотворить что-то подобное в постели. И я воплощаю его мечту. Это же круто, думаю я, стоя на четвереньках, пока он колотит меня по заднице и бьет всегда в одно место, как дилетант, не прочитавший ни одной книги по изощренным извращениям. Мне уже по-настоящему больно. Но это не страшно. Я практически добрая фея. Исполняю желания и воплощаю мечты.

– Ты потрясающая, – говорит он уже потом, когда мы лежим совершенно без сил и пытаемся отдышаться. Он гладит меня по волосам и смотрит с нежностью – с восхищением.

Правда? Я потрясающая? Я сейчас сделала что-то невероятное? Но если подумать, то получается так, что сегодняшней ночью Тони Рич занимался сексом с кем-то, кто притворялся Тони Ричем. Меня там не было вообще.

– Ты восхитительно развращенная женщина, – говорит он и целует меня.

Я улыбаюсь. Потому что я – восхитительно развращенная женщина. Это лучшее, что обо мне говорили за последние несколько месяцев.

– Ты восхитительно развращенная женщина, – твержу я себе на следующий день, уже в Вулверхэмптоне.

Я лежу на кровати, думаю о Тони Риче. Как всегда, я стараюсь смотреть на все позитивно. То, что мы сделали с Тони вчера, наверняка означает, что наши с ним отношения вышли на новый этап.

У меня есть смутное подозрение, что Тони Рич в меня влюбляется. Прошлой ночью мы совершили обряд сближения. Он мне доверяет. Может быть, его бывшая девушка – та, с кем он был до меня, – не позволяла ничего такого, и поэтому они и расстались. Поэтому сейчас он со мной. Потому что он в меня влюбляется. В девчонку, которая не боится экспериментов в постели.

Проходит неделя, потом другая. Моя единственная проблема: я не могу спросить прямо. Восхитительно развращенные женщины так не делают. Они не спрашивают у мужчины, заглянув в комнату по дороге на кухню: «Пойду заварю себе чай. Ты будешь чай? И кстати, давно хотела спросить: ты, наверное, безумно в меня влюблен? Все, что ты пишешь, – это ведь обо мне? Я тебе снюсь по ночам? Ты мечтаешь всегда быть со мной? Мы, вообще, в отношениях – или я здесь одна?»

С другой стороны, а как еще это выяснить? Возможности для нечаянных откровений немногочисленны и редки. Все наши с ним разговоры либо о музыке, либо о ебле. Я совершенно не представляю, как вытащить из Рича фразу: «И конечно же, ты моя девушка», – когда он долго и нудно рассказывает, почему Найл Роджерс не умеет играть на гитаре, или когда он лупцует меня по заднице с криками «Еще! Еще!». Я еще не владею таким мастерством вести беседу.

Все это лето я постоянно бываю в его квартире, пью его вино, занимаюсь с ним всякими извращениями, а потом мы лежим и обсуждаем влияние Одена на Моррисси, и я себя чувствую участником сюрреалистично-безумной игры «Угадай, кто ты». Как будто Рич прилепил мне на лоб бумажку, где написано либо «Ты моя девушка», либо «Ты не моя девушка», – и я должна догадаться, что же там за бумажка, задавая ему вопросы, на которые можно ответить только «да» или «нет». Вся ситуация представляется огромной коммуникативной проблемой. Почему мы еще не придумали способ однозначно понять, любит тебя человек или нет? Почему нельзя приложить лакмусовую бумажку к вспотевшему лбу Тони Рича прямо во время секса, и если бумажка окрасится розовым, значит, он меня любит, а если голубым – значит, мы просто трахаемся? Почему нет никакой информации? Почему ученые не занимаются этой проблемой?

Вопрос, влюблена ли я в Тони, меня не волнует. Во всяком случае, он не так важен, как вопрос, влюблен ли Тони в меня. Я не спрашиваю у себя: «Он действительно тебе нужен?» – потому что меня как бы нет вовсе, а значит, и спрашивать не у кого. Вот еще один минус существования в доме, где нет зеркал.

Словно специально стараясь обескуражить меня еще больше, в середине июля Рич звонит мне в Вулверхэмптон и приглашает съездить к его родителям на выходные – КАК БУДТО Я ЕГО ДЕВУШКА, – а потом добавляет:

– Но ты не волнуйся. Там соберется большая компания моих друзей.

Как будто я вовсе и не его девушка.

– Значит, ты занимаешься жестким извращенным сексом с целой компанией друзей? – спрашиваю я, как веселый, но хитроумный любовный сыщик.

– В доме родителей совершенно роскошный подвал, – говорит он. – Так что кто знает?

В вулверхэмптонском доме моих родителей – где нет роскошных подвалов, а есть только сарайчик, забитый пустыми канистрами из-под бензина, – я кладу телефонную трубку на место и иду искать Крисси.

Он у себя в комнате, возится с мини-тепличкой для проращивания семян, купленной на барахолке всего за 50 пенсов. Агрегат в отличном состоянии, если не считать большой трещины на крышке, которую Крисси залепил скотчем.

– Что выращиваем? – говорю я вместо приветствия, по-хозяйски плюхаюсь на кровать и отпиваю виски прямо из горлышка. Бутылку я принесла с собой. Я теперь перешла на «Джек Дэниелс», как большая девочка. «Джек Дэниелс» пьют «Primal Scream», и Слэш, и Эрнест Хемингуэй. Я стремительно вышла из ясельной группы «MD 20/20», показав впечатляющий результат роста.

– Слезь с кровати, – говорит Крисси, – а то опять все зальешь мне своими месячными. На прошлой неделе пришлось отстирывать наволочку от твоих выделений. А тут у меня кабачки.