Стать Джоанной Морриган - [85]

К возвращению Эла я придумала замечательный план. Уже было ясно, что я еще не готова вылезти из горячей ванны с ее обезболивающим эффектом, но я понимала, что гостям Эла – и самому Элу тоже – надо будет воспользоваться туалетом, и голая женщина в ванне наверняка приведет их в замешательство.

– Эл! – крикнула я из ванной, вполне себе бодро, хотя и немного невнятно. Язык заплетался от кодеина. – Друзья Эла! Заходите ко мне поздороваться!

Мне было слышно, как они неуверенно топчутся в коридоре и как Эл говорит:

– …чуток приболела…

Эл встал на пороге. У него за спиной маячили музыканты из группы, которая, как я узнала потом, называется «Дымовая завеса». Все одетые в черное, все изрядно встревоженные.

– Всем привет, – сказала я очень радушно, взмахнув рукой с сигаретой. Мне было тепло и уютно. – Прошу меня извинить, но мои перемещения временно ограничены этой ванной. В связи с женскими недомоганиями, да. Но поскольку это не очень удобно, если кому-то захочется в туалет… Вы говорите сразу, не стесняйтесь. Я одета, – я показала на себя, сидящую в ванне в промокшей насквозь комбинации, – и могу постоять в коридоре, пока вы будете делать свои дела.

Так оно и происходит до четырех утра. Я оставляю дверь ванной открытой и участвую в общей беседе – пусть и на расстоянии. Как Дэрил Ханна в ванне у Тома Хэнкса во «Всплеске», я тоже русалка – обольстительная сирена, которую нужно все время держать в воде – но она все равно очарует любого, кто ее повстречает.

Поначалу они сидят в гостиной, и я подаю остроумные реплики каждый раз, когда возникают паузы в разговоре. Если кому-то приспичивает в туалет, я выбираюсь из ванны и стою в коридоре, завернувшись в Элов махровый халат. Дверь деликатно закрыта.

Но ближе к утру все ужираются в хлам, и границы стираются. Рушатся и социальные барьеры между людьми и русалками, и физические барьеры между ссущими в унитаз и стоящими в коридоре. Вечеринка перемещается сперва в коридор, а потом и в ванную. Кто-то из «Дымовой завесы» угощает меня польской водкой («Чистейший продукт – прочистит тебя изнутри, зайчик»). Кто-то садится на батарею, кто-то – на подоконник. Окно распахнуто настежь. За окном – крыши Брайтона и звездное небо. Если кому-то надо отлить, он отливает при всех. Я заставляю Эла и кого-то из «ДЗ» поцеловаться друг с другом, потому что сейчас время «Suede», и после одиннадцати вечера все притворяются чуточку бисексуальными.

 В четыре утра боль наконец отпускает. Я выбираюсь из ванны, вешаю мокрую комбинацию на батарею, закутываюсь в полотенце и падаю спать на кровать – в ногах у Эла, как собака.

Наутро я себя чувствую просто волшебно. Как будто я заново родилась. Или, вернее, возродилась. Как это бывает, когда у тебя все болело, а теперь вдруг не болит и ты к тому же неплохо выспалась. Алкоголь все-таки поборол инфекцию. Прочистил меня изнутри, как и было обещано. Все еще спят. Я иду в кухню – на цыпочках через гостиную, где вся «Дымовая завеса» в полном составе дрыхнет вповалку прямо на полу, завернувшись в старые пледы.

В кухне бардак и мерзость запустения. Повсюду валяются пустые банки из-под пива и бутылки из-под водки, в пепельницах громоздятся окурки и горы пепла помпейских масштабов, в раковине лежит разбитая бутылка, вино разлито по грязным тарелкам, как кровь.

Боль сделала меня мудрее и старше. Вчера я отдраила всю квартиру, как хорошая девочка. Сегодня все идут лесом. Работа по дому – она никогда не кончается. Но теперь как-нибудь без меня.

Я завариваю себе чай, скручиваю сигарету, открываю окно и сажусь на подоконник – смотрю на город, раскинувшийся внизу. На мне только короткая синяя комбинация, и я сижу так, что любому прохожему, если он запрокинет голову, откроется замечательный вид на мою голую пиздень. Но мне все равно. После вчерашних терзаний это чудо, что она вообще есть. Я горжусь ее стойкостью. И прохожие тоже должны восхищаться ее волей к жизни. К тому же утренний ветерок очень даже приятно ее обвевает.

Я тихонько покрякиваю в ответ чайкам – ква, ква, – и вдруг у меня за спиной раздается какое-то шебуршение. Это один из «ДЗ», весь взъерошенный, приплелся в кухню и ищет сигареты.

– Скрутишь сам? – говорю я, предлагая ему Элов кисет с табаком.

Он глядит мутным взглядом, берет кисет, садится за стол у окна и приступает к процессу сборки сигареты, а заодно и себя самого – в преддверии нового дня.

После первой затяжки он долго откашливается, а потом говорит:

– Хорошо мы вчера погуляли.

– Да! – отвечаю я бодрым голосом. – Это лучшая ванная вечеринка из всех, которые у меня были.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он, глядя на меня из-под спутанной челки. – Вчера ты выглядела жутковато.

– Мне казалось, я выглядела роскошно. Как Стиви Никс под опиатами.

– Нет. Жутковато, – говорит он, затягиваясь сигаретой. В углу стоит магнитола. Диск так и играет – тихонько, со вчерашней ночи – на бесконечном повторе. Серж Генсбур. «Мелоди Нельсон». Это я настояла, чтобы поставили этот диск. «Альбом потрясающий! Как будто тебя затянуло в чувственный вихрь, в возбуждающий калейдоскоп! – объявила я им и рассказала о Джоне Кайте. – Я побывала и в