Стать Джоанной Морриган - [83]

– Господи! – восклицает Эл, явно встревоженный. – Вот же блин!

Пауза.

– А что это?

– У моей мамы тоже цистит. – Я вздыхаю. – Она мне все рассказала.

Я себя чувствую юным оборотнем-подростком, который впервые в жизни пытается объяснить сверстникам наследственную природу ликантропии – наутро после кошмарной ночи, когда что-то страшное приключилось с полной луной и соседским котом. «Это наше семейное, – говорит он. – Передается по маминой линии». И у него изо рта по-прежнему свисает ошейник с маленьким колокольчиком и металлическим диском с надписью «Пушок».

Я говорю:

– Очень больно ходить в туалет. По маленькому.

У Эла лицо человека, пытающегося осмыслить новую, странно тревожную информацию.

– Ну… это же не так страшно? – говорит он, явно подсчитывая в уме, сколько времени в день у него занимает мочеиспускание, и приходя к выводу «в общей сложности меньше десяти минут».

– Но в туалет хочется постоянно, – уточняю я. – На самом деле… прошу прощения.

Я снова мчусь в туалет и сажусь на холодный унитаз.

Несмотря на отчаянное давление в мочевом пузыре, я выдавливаю из себя всего чайную ложку – судя по ощущениям – шелковичного варенья, нагретого до тысячи градусов Цельсия. Благодаря зеркалу я теперь знаю, как выгляжу, когда писаю вареньем, нагретым до тысячи градусов Цельсия. Ответ: с красной рожей и очень несчастная.

Из-за двери доносится голос Эла:

– Я могу чем-то помочь?

– Можешь войти, – говорю я ему. – Буквально три часа назад мы с тобой предавались разврату так рьяно, что ты чуть не сбросил меня с кровати. Время стесняться прошло.

Он открывает дверь и неуверенно топчется на пороге. Зеркало отъезжает в сторону, но я все равно вижу свои полные слез глаза над полотенцем, которое я кусаю, чтобы не заорать. Как на ранней стадии родов.

– Вот дерьмо, – говорит он беспомощно.

– Скорее, моча, – говорю я, как Оскар, блядь, Уайльд.

– Э… Что-то тебе совсем худо, – говорит Эл, нервно сжимая дверную ручку. – А этот цистит… у меня теперь тоже? Это передается половым путем? Типа как мандавошки? Ты не подумай, я не напрягаюсь. Они у меня уже были.

О боже. Крошечные мандавошки на этом унитазе. Сегодня определенно не лучший день.

– Нет, Эл, – говорю я. – Цистит не передается половым путем. Это внутреннее воспаление.

Эл с облегчением вздыхает, хотя надо отдать ему должное – он старается не слишком явно показывать свою радость.

– Тебе что-нибудь принести?

Я пытаюсь вспомнить, чем лечится мама.

– Кодеин и клюквенный сок, – говорю я. – Это первое средство от цистита. Кодеин. И клюквенный сок.

Он хватает с комода ключи и бумажник.

– Ладно, ты тут держись и ни с кем не водись. Я вернусь через десять минут, – говорит он и уходит. Я слышу, как хлопает входная дверь.

Я выжимаю из себя еще семь капель – каждая словно горящий уголек – и, теперь, оставшись в доме одна, позволяю себе громко застонать от боли.

– УУУУУАААААА.

Существует особый, весьма специфический звук, который женщины издают, когда боль разрывает на части их репродуктивные органы. Годы спустя, рожая ребенка, я узнаю эти стоны. Наверное, какой-нибудь музыковед смог бы определить высоту и тональность «вагинальных терзаний». И если сыграть эту гамму на церковном органе, все женщины в зале невольно поморщатся.

Заинтересовавшись непонятными звуками, в туалет входит Элова кошка. Садится на пол в двух шагах от меня и внимательно смотрит. Глаза, как два круглых бледных нефрита. Потрясающий мех. Черепаховая окраска неимоверной красоты. Я восхищаюсь этим животным, и вместе с тем мне хочется носить ее, как пушистые варежки, воротник или шапку. Из глаз можно было бы сделать застежки. Я хочу нарядиться в эту роскошную кошку. Она стала бы моим лучшим убранством.

– На пенисах у котов есть шипы, так что будь осторожна, – говорю я кошке, прислонившись виском к стене. – Я читала в «Справочнике по котам и котятам». Однажды ночью на раскаленной крыше… и потом будешь мучиться так же, как я.

Я смотрю на кошку. Кошка смотрит на меня.

– Или, может быть, ты и есть кот, – размышляю я вслух. – В этом случае иди в жопу, урод. Разрушитель вагин.

Ванная у Эла отделана плиткой, зеленой и белой. Похоже, старинной – может быть, викторианской или эдвардианской. На полу черный линолеум, очень холодный. Воздух тоже холодный – батарея вообще ледяная. Ощущение – как будто сидишь в холодильной кладовке где-нибудь в мясной лавке. Чувствую себя сыром на полке. Здесь я не заплесневею.

Сама ванна тоже старинная – огромная чугунная лохань с пятнами ржавчины в тех местах, где вода капала из подтекающих кранов, наверное, не один век. Пожалуй, я наберу себе ванну. От теплой воды мне должно полегчать.

Древние трубы капризно гудят и натужно выкашливают из себя воду. Когда ее набирается где-то на дюйм, я раздеваюсь и сажусь в ванну, поближе к кранам. Трясясь от озноба, я плещу теплой водой на свою бедную, несчастную пиздень. Облегчение наступает мгновенно. Боль не проходит совсем – но болит уже меньше. Значительно меньше. Я уже не боюсь, что не сумею сдержаться и заору в полный голос. Похоже, мне придется залечь в этой ванне на много часов. На всей земле для меня не осталось другого места. Эта ванна – мое единственное прибежище, и я не покину ее никогда. Потом надо будет придумать, как вернуться домой в Вулверхэмптон. Наверное, меня поместят в транспортную цистерну вроде тех, в каких перевозят дельфинов в океанариум, и повезут на большом мощном грузовике по шоссе М1.