Стать Джоанной Морриган - [31]

– Мы зароем бутылку в земле, – говорит дядя Джарет, – а потом, в день, когда Тэтчер откинет копыта, мы ее откопаем и выпьем на радостях.

Ему отвечает хор одобрительных голосов. Дядя Джарет засыпает яму землей, махая лопатой, что твой маньяк, – весь потный, но очень довольный.

Дядя Джим наблюдает, как Джарет утрамбовывает землю ногами и втыкает в нее прутик, чтобы обозначить место захоронения.

– Теперь осталось дождаться, когда эта сука сыграет в ящик, – тихо говорит он. – При нас она появилась и при нас же уйдет. Мы ее переживем. Мы их всех переживем.

Все секунду молчат – смотрят на прутик, воткнутый в землю, многозначительно курят, как умеют только мужчины. Потом папа кричит:

– Потому что мы все ВНЕБРАЧНЫЕ СЫНОВЬЯ БРЕНДАНА БИЭНА, И ОНИ ЕЩЕ ПОЖАЛЕЮТ, ЧТО С НАМИ СВЯЗАЛИСЬ!

Все ликуют, и дядя Джим идет в дом – за пивом и стульями.

Уже смеркается. В доме напротив тоже идет гулянка. Оттуда доносится «Еще попляшем на твоей могиле» Элвиса Костелло. Похоже, ночь будет веселой.

Если вам интересно, почему мы такие бедные и почему папа не может устроиться на работу, я скажу почему. Пойдемте к нам, и я вам покажу. На папиной тумбочке у кровати. Большой белый пластмассовый пузырек с таблетками. С папиными таблетками.

Папа играл в рок-группе, и когда стало ясно, что музыкой денег не заработать, он пошел работать пожарным и в один – отнюдь не прекрасный – день оказался в ловушке на крыше горящей фабрики.

Когда он очнулся в больнице, ему сказали, что у него переломана почти четверть всех костей в теле. Тяжелейшие травмы после прыжка с крыши. Ему сделали шестнадцать операций, и теперь он у нас как Железный дровосек – сплошные болты, и титановые пластины, и металлические суставы-шарниры, и когда он лежит на диване, мы притворяемся, что смазываем его из масленки.

Он показывал нам список всех своих сломанных костей и рентгеновские снимки, сделанные в больнице. Было интересно заглянуть внутрь плеча или стопы. На его правой стопе был участок, похожий на кучку пыли, – кости, раздробленные в порошок. А болты были точно такие же, как строительные болты из коробки с инструментами, – только внутри человека, настоящего человека, нашего папы.

У папы всегда все болело, и нам нельзя было садиться к нему на колени. Надо было беречь папины ноги. На папе не прыгают и не висят. С папой не поиграешь ни в салочки, ни в лошадки. Если шел дождь, папу надо было укрыть одеялом, потому что при влажной погоде боли усугублялись. Вот почему в дождливые дни в доме было особенно мрачно: папа лежал на диване, белея костяшками пальцев, и мы понимали, что крики уже на подходе – ждут на крыльце или даже в прихожей.

– У меня ломит все кости, – говорил он, когда мы потихонечку уходили из комнаты, с непрочитанными книжками или куклой-марионеткой, в которую так и не поиграли. – Снова грянул артрит.

И он сжимал губы в тонкую линию, и его нога костенела металлом под одеялом, и дождь лил и лил, и муравьи копошились под диваном, и дождь продолжал лить.

И в эти самые тяжкие дни папа нам говорил:

– Я опять соберу группу и вытащу нас отсюда, детишки. Честное слово. Я вам обещаю. Надолго мы здесь не задержимся. Уже на будущий год в это время – никаких больше тостов с фасолью. Я умчусь в лимузине и поселюсь в «Ритце» – и вы все поедете вместе со мной!

Это было в 1982-м, когда были только мы с Крисси. Теперь, в 1990-м, у нас есть еще Люпен и близнецы. Нам понадобится очень большой лимузин. Как те, что в Америке. Как в сериале «Даллас». Но пока мы живем на пособие по инвалидности, на пособие малоимущим и пособие на содержание детей, лимузин нам не светит.

У папы болели не только суставы и кости. Тогда мы об этом не знали, но спустя много лет (за выпивкой в баре – вот почему люди пьют; все секреты хранятся за барной стойкой! Спросите, и вам ответят!) один из бывших папиных сослуживцев рассказал нам, как все было на самом деле.

Перед тем как спрыгнуть с крыши горящей фабрики – под грохот взрывающихся газовых баллонов, – папа начал кричать:

– Оно меня нашло! Оно меня нашло!

Он выкрикивал эту фразу, пока не ударился об асфальт на стоянке.

А когда человека находит «оно», что-то происходит с его глазами. Когда он злится, они становятся очень бледными, почти бесцветными, как просвечивающий фарфор или тонкая костяная пластина, и его злость наполняет весь дом, и всем домочадцам приходится жить в этой злости. Чем-то он заражается – от взрывов. Теперь и он тоже взрывается изнутри, пытаясь рвануть посильнее любого взрыва. Потому что страх перед взрывом не отпускает его никогда.

Злость – это страх, доведенный до точки кипения.

И если ты спросишь совета у напуганного человека, ответ всегда будет один, независимо от предмета разговора:

– Беги.

 Плохой день

Я сижу на заборе в саду. Сижу и плачу. Две недели назад Тэтчер подала в отставку – но плачу я не поэтому.

Папа сидит на ступеньках, ведущих к лужайке, и сердито курит. Я задала ему вопрос, и ответ был очень долгим и яростным. Я выбрала не самый удачный день, чтобы заговорить с папой, – день белых костяшек. Бесцветных глаз. День, когда его донимают боли. Вот почему он отвечал мне почти полчаса, с каждой минутой все громче и злее. Минут десять назад я расплакалась. Сейчас я на грани истерики, но, кажется, папа уже завершает свою пламенную речь.