Стать Джоанной Морриган - [29]

Дяди уходят проветриться в сад за домом, продолжая говорить о политике. Они всегда говорят о политике, не о работе. Да и что говорить о работе, которой нет? За исключением дяди Джима – мы его называем «богатым дядюшкой», потому что он состоит в профсоюзе на автомобильном заводе, – все остальные сейчас безработные. Шахтеры, рабочие судоремонтных верфей и автозаводов – здоровенные мужики, беспокойно сидящие на крошечных диванчиках в крошечных домиках, на пособии по безработице.

У кого-то есть «приработок». Однажды к нам пришел дядя Стю, продававший вразнос чистящие средства для дома. Папа купил у него какой-то отбеливатель, а потом они сели в гостиной и изрядно укушались. Потом я случайно услышала, как мама сказала, что видела, как он плакал.

Все трое сыновей дяди Криса подались в армию.

– Воевать за страну, которая их наебала, – говорит папа с горечью, но не в присутствии этой троицы. – Они специально обучены убивать. – Наш папа, человек якобы безрассудный и удалой, всегда знает, с кем лучше не связываться.

Теперь, когда мужчины ушли, женщины могут спокойно поговорить на другие темы. У женщин всегда есть о чем поговорить: о семье, о своей матке, о многочисленных повреждениях матки, вызванных неоднократными родами. Тетя Вив любит рассказывать, как она однажды возилась на кухне, сильно закашлялась и у нее выпала матка. Каждый раз, когда она пересказывает этот случай, женщины дружно закуривают и делают сочувственное лицо. Это ужасно.

– Я смотрю, ваша Джоанна теперь Дитя ночи, – говорит тетя Вив моей маме, кивнув в мою сторону. Я теперь, как всегда, во всем черном, полуслепая от густой подводки.

– На самом деле я протестую против британского участия в гражданской войне в Нигерии. И против того, что «Cold Turkey» опускается в чартах, – говорю я, фигурно раскладывая на тарелке сосиски в тесте.

Очевидно, что здесь никто не читал знаменитое письмо Джона Леннона, которое он написал королеве, когда возвращал орден Британской империи, так что хорошая шутка опять пропадает всуе. Наверное, мне уже надо записывать свои перлы.

– Небось от ее черной краски потом ванну не ототрешь, да, Энджи? – говорит тетя Сью, стряхивая пепел в раковину.

– Да уж, – говорит мама. – Ходит такая… Как будто в дом залетела унылая толстая черная ворона.

– Про ворону ты уже говорила, – напоминаю ей я. – Ты повторяешься.

– Я твоя мать, – отвечает она. – Я могу называть тебя толстой унылой вороной хоть по сто раз на дню.

– Нет, она не ворона. Она – черный лебедь, да, Джоанна? – говорит тетя Лорен. – Черный лебедь в семье.

Тетя Лорен очень классная. У нее «бурное прошлое». Она была в той компании хиппи, которые в шестидесятых годах вылили «Фейри» в фонтан на Квинс-сквер, наполнив его мыльной пеной. Об этом писали на первой странице «Express & Star». На уголке фотографии в газете виден краешек сумочки тети Лорен. Этот снимок она нам показывала неоднократно.

На прошлое Рождество тетя Лорен изобрела «Снеговика». Это обычный коктейль «Снежок» из ликера «Адвокат» с газированным лимонадом, но с добавлением водки.

– Выпьешь пару бокалов и наутро растаешь, – объяснила она со смехом. – Дети прибегут к маме, а мамы-то нет. Остались лишь лужица и мокрый шарфик. Вот почему он называется «Снеговик».

Часом позже, танцуя под «Fleetwood Mac», она навернулась, споткнувшись о диван.

– Чем ты сейчас занимаешься, Джоанна? – продолжает тетя Лорен. – Тебе сейчас сколько? Пятнадцать? Уже решила, кем хочешь стать?

– Я буду писателем. Музыкальным журналистом.

Я видела множество фильмов о том, что бывает, когда молодой человек или девушка из рабочей семьи объявляет домашним, что хочет заняться искусством – стать писателем, или певцом, или поэтом. Вся родня тут же впадает в неистовство и принимается наперебой вразумлять неразумного: «Это пустые мечты, малыш, – человек должен думать о том, как заработать себе на хлеб» или «Ты всегда думал, что ты для нас слишком хорош, со своими пижонскими лондонскими замашками». Я морально готова стать изгоем в семье – молодым Тони Хопкинсом, когда он выбегает из комнаты, хлопнув дверью, и отправляется искать свою музу в гордом одиночестве.

Но все происходит с точностью до наоборот.

– Отлично придумано, Джо! – говорит тетя Лорен. – Ты молодец. Сидишь, сочиняешь всякую ерунду, и за это тебе платят деньги.

– Класс! – говорит тетя Вив, что удивительно, если вспомнить, как однажды она на меня наорала, когда я привлекла ее малыша Стивена изображать на пару со мной дуэт Барбары Диксон и Элейн Пейдж под «Я его знаю так хорошо», потому что, как ей показалось, он «выглядел педиковато».

– Знаешь что, – говорит тетя Сью, – со мной в одном классе учился парень, который потом стал писать музыкальные обзоры в «Express & Star». Отличная была работа, не бей лежачего. Его даже отправили в Эдинбург вместе с «Moody Blues».

И все тетушки вдруг начинают рассказывать о своих старых знакомых, которые стали писателями или музыкантами, мол, это самое что ни на есть подходящее занятие для молодежи из рабочего класса. Мне даже как-то обидно. В нашем семействе хоть что-нибудь делается нормально? Сейчас мне положено чувствовать себя непонятой и отвергнутой. А вместо этого тетя Сью доверительно мне сообщает, что музыкальные журналисты получают наркотики даром, то есть так она слышала.