Стать Джоанной Морриган - [30]

– Джоанне не нужны никакие наркотики – у нее есть сосиски в тесте, – говорит моя мама, пристально наблюдая за тем, как я отправляю в рот очередную сосиску в тесте.

Со всем достоинством, на какое я только способна, я беру тарелку с сосисками и иду в гостиную – предложить угощение двоюродным братьям и сестрам.

 – Атас, легавые! – кричу я, входя в комнату.

Я даже не знаю, сколько у меня двоюродных братьев и сестер. Я никогда их не считала. В гостиной их точно не меньше дюжины – играют в игру, в которой надо обойти комнату, не наступая на пол, – по дивану, по креслам, по каминной полке и т. д.

Эйли, моя готичная кузина, сидит в уголке, слушает плеер и наблюдает за малышней, презрительно кривя губы. Я быстренько обхожу комнату по кругу – диван, кресло, подоконник, каминная полка, еще одно кресло, – и вот я снова у двери. При этом я продолжаю жевать сосиску в тесте.

– Вот как это делается, – говорю я восхищенно притихшим детишкам, подхожу к Эйли и сажусь рядом с ней.

– Привет, – говорит она.

Как я и предполагала, сегодня Эйли держится дружелюбнее – ей не нужно выделываться перед мальчишками из ее готичной компании и надо как-то дистанцироваться от малышни, обозначив свое старшинство.

Но я не куплюсь на ее кажущееся радушие и уж точно не стану заискивать перед ней, добиваясь приязни. Утверждая свое превосходство, я разворачиваю тарелку так, чтобы Эйли пришлось взять самую помятую сосиску в тесте. Она берет эту сосиску. Я киваю, принимая ее косвенное извинение. Пару минут мы сидим молча, наблюдая, как малышня дубасит друг друга подушками.

– Пойдем покурим? – вдруг предлагает она.

Наверное, я удивилась бы меньше, если бы она предложила пойти подоить бизона.

– Ага, – говорю я, справившись с потрясением.

Мы проталкиваемся сквозь толпу раздухарившейся малышни и садимся на заднем крыльце. Эйли достает из кармана пачку «Силк Кат».

– Женщины из рабочего класса курят только «Силк Кат», – говорит она и сует сигарету в рот. Потом протягивает мне пачку.

Я беру сигарету и спрашиваю:

– А твоя мама знает?

– Это ее сигареты. – Эйли прикуривает и пожимает плечами. Я сую сигарету в рот, но зажигалку мне не предлагают, поэтому я просто… держу сигарету во рту.

Эйли выдыхает дым, и мы наблюдаем, как ветерок относит его в дом.

– Ну что, – говорит она, – как там Тина Тернер?

– Я больше не слушаю Тину Тернер.

На самом деле очень даже слушаю. Буквально вчера я изобразила потрясающую пантомиму под «Городскую черту Натбуша», и Люпен рыдал от смеха.

– Я читаю «Disc & Music Echo», – говорю я. – Теперь я прибиваюсь по «Stone Roses», и «Happy Mondays», и «Bongwater». То есть я еще не слушала «Bongwater». Но они мои любимые.

Она смотрит на меня.

– Я жду, когда их привезут в библиотеку, – поясняю я. – И слушаю Джона Пила.

– Тебе нравится Джон Кайт? – спрашивает она, как будто это проверка.

– Это кто?

Эйли опять выдыхает дым – явно решая, стоит ли тратить время на объяснения. Бросив быстрый взгляд по сторонам, она убеждается, что на данный момент ничего интереснее ей не светит.

– Потрясающий парень из Уэльса, очень талантливый. Он из бедной семьи, вечно бухой. Что-то среднее между «American Music Club» и Гарри Нилсоном. У него только что вышел концертный альбом, где он хохмит между песнями, а потом поет о том, как его мама лежит в психушке.

– Надо будет послушать, – говорю я, вертя в пальцах незажженную сигарету.

– Я его нарисовала, – говорит Эйли, доставая блокнот. – Я рисую всех музыкантов, которых люблю.

Она показывает мне альбом. Эйли совсем не умеет рисовать. Я смотрю на портрет какой-то костлявой блондинки.

– Это Зуул из «Охотников за привидениями»?

– Это Дебби Харри, – говорит Эйли. – С ее подбородком пришлось повозиться. А это Джон Кайт.

Она показывает мне карандашный рисунок. Толстый взлохмаченный парень, курящий сигарету. Он похож на бочонок, сделанный из сломанных матрасных пружин.

– Я люблю Джона Кайта, – говорит Эйли. – Это тоже его портрет, только я напортачила с волосами, и пришлось переделать его в Слэша из «Guns N’ Roses».

Мы листаем ее альбом. Эйли все еще курит.

– У тебя тут сплошные Слэши, – говорю я.

– Если кто-то не получается, я переделываю их в Слэша из «Guns N’ Roses», – говорит Эйли. – Так проще всего. Надо лишь накалякать побольше волос и пририсовать сверху шляпу-цилиндр. Вот это, – она показывает на стоящего за синтезатором Слэша в дутой куртке, – был Крис Лоу из «Pet Shop Boys».

Эйли докуривает сигарету и тушит ее о ступеньку.

– То есть ты еще не получила альбомы, но хочешь стать музыкальным журналистом? – спрашивает она так, словно ей действительно интересно.

– Да. На оба вопроса.

Эйли молчит, думает.

– Ну, тогда притворяйся, пока не начнет получаться, – говорит она наконец. Знаменитый девиз геев-трансвеститов, произнесенный унылой готкой в непреходящей депрессии, с монотонным вулверхэмптонским акцентом.

– Притворяйся, пока не начнет получаться.

Я размышляю об этой мудрости – третьей великой истине, которую я уяснила за год наряду с «Не выдавай никому свои тайны» и «Не изображай Скуби-Ду в прямом эфире», – и тут из дома вываливает толпа дядюшек.

Дядя Джарет купил в баре навынос бутылку «Асти Спуманте», и теперь все мужчины семейства деловито копают яму в палисаднике дяди Джима.