Старый Сантос и его потомки - [40]

Ну, видали вы такое? Просто беда!

Тогда Рейзл пытается кое-как расшевелить дочь, Цину, сказать ей несколько слов, но где там!

Цина недалеко ушла от своего мужа. Скоро она, говорят, тоже будет доктором по звездам…

Рейзл не понимает и понять не может, как эти молчаливые, сосредоточенные и серьезные люди успели вырастить двух таких словоохотливых мальчуганов?! Хорошие ребята, красивые, нежные, умненькие, но к чему ей все их хорошие качества, когда она с ними не может потолковать как следует? А почему не может? Да очень просто: оба мальчика учатся в английской школе и дома разговаривают только по-английски. Тут уже Рейзл совсем беспомощна. Тут ей никто ничем не поможет. Опа не понимает ни одного слова по-английски.

Да, положение щекотливое. Приехать в гости, преодолеть такой путь, сделать две пересадки — и не наговориться вдоволь! Это уже не лезет ни в какие ворота! И во что только большой столичный город превращает хороших людей!

Говорят, мол, ничего не поделаешь, работа у них такая, что надо все время молчать. Оно, конечно, так, слово — серебро, а молчание — золото. Но как же можно держать столько времени язык за зубами? Можно ведь помереть от скуки!

Но поди поговори с ними, когда они — ученые, а ты простая женщина!

Рейзл говорит, что она как-то попробовала пойти к ним на работу, посмотреть, что это у них за такое производство, что ни слова там нельзя произнести. Думала, что, может быть, там сможет потолковать с дочерью и зятем, но где уж! Не только они, там многие сидят и молча смотрят в аппаратуру, напоминающую пушки, смотрят на звезды. Во время работы, оказывается, здесь и звука нельзя произнести!

Кончилось тем, что Рейзл это молчание осточертело и она перестала ездить к ним. Она не хочет нарушать их покой и мешать их семейному счастью, не хочет вмешиваться в их скучную жизнь.

Почтовая Рейзл…

Так ее окрестили давным-давно, когда ей еще и не снилось, что она здесь, в поселке, будет работать на почте. Раньше, еще до того как она поступила сюда на работу, ее так прозвали по той причине, что стоило ей что-то узнать в одном конце Ружицы, как она мгновенно передавала эту весть в другой. А по-здешнему это называлось издавна — отнесла почту…

Эта женщина всегда первой каким-то чудом узнавала, что у кого случилось, что у кого на душе.

Как уже было сказано, не было в поселке такого уголка, где бы она не пробовала работать, как и не было такого человека, с которым бы она не поссорилась и не помирилась.

Долго таить на нее злобу, обиду также было трудно, ибо, несмотря на то что от нее часто терпели всякие обиды, у нее все же было доброе, отзывчивое сердце. Она любила каждому делать приятное, делать каждому добро, помочь в беде.

Кто-то тащит на плечах тяжелый груз, надрывается — опа тут как тут и — глядишь — подставляет плечо. Если у соседа какая беда случится — она первая примчится предлагать свою помощь.

Каждый раз в конце отчетного года в артели старались, чтобы женщина имела на зиму хлеб и к хлебу, чтобы она до весны была обеспечена необходимыми продуктами, овощами, топливом и могла спокойно прожить год. Артель как-никак славится во всей округе как богатая, и, конечно, старая колхозница, которая трудится здесь всю жизнь, должна быть обеспечена всем необходимым, как и другие.

Короче говоря, к Рейзл здесь давным-давно привыкли, как к тому, что после зимы приходит весна, а после весны — лето.

Как бы там ни было, но на Рейзл, по сути, никто не сердился и всерьез не обижался; и если она надолго куда-нибудь уезжала, по ней даже скучали. Так, как ни одно местечко, ни один поселок немыслим без своего чудака, так никто здесь не мыслил Ружицу без этой доброй и незлобивой говорухи.

Правда, многие считали, что только по ее вине так рано ушел из жизни ее муж, Лейзер Вайсман. Это было тихое и добродушное существо. Скромный и трудолюбивый. Никогда от него громкого слова никто не слышал. Лейзер все годы трудился в бригаде Гедальи Сантоса на виноградной плантации и помогал в виноделии. К тому же он еще был отличным шорником. Когда наступал долгий зимний сезон и все на полях и в садах замирало, Лейзер доставал свой маленький стульчик, немудреный инструмент и принимался за любимую работу: готовил упряжь, мастерил седла, всевозможную сбрую… Эти вещи, сделанные Лейзером, не имели цены и славились во всей округе. Он был, утверждают люди, не шорником, а чародеем, настоящим художником.

Сбрую Лейзера Вайсмана вспоминают по сей день. Когда, к примеру, Перец Мазур, многолетний председатель ружичанской артели, бывало, выезжал в район на своей бричке, которая была украшением хозяйства, то ротозеи часами стояли вокруг лошадей, наряженных в сбрую Лейзера Вайсмана, и любовались, и восхищались. Люди толпились вокруг брички, щупали вожжи, шлеи, постромки и с восхищением спрашивали:

— Послушай, товарищ Перец Мазур, где же ты отхватил такую сбрую? Не уволок ли часом из какого-нибудь музея? Это ведь царская сбруя!

И председатель важно отвечал, пряча в усы улыбку:

— Чудо? Отхватил в Питере, там, где когда-то стояли императорские конюшни. Мне сказали, что там еще остался один старый шорник, который не разучился мастерить отличную упряжь. Я к нему поехал и добился через земотдел наряд на эту упряжь…