Старый дом - [4]

Кончил Олексан семь классов, а дальше учиться не захотел. Сколько ни ругал его Макар, сколько ни ходили учителя домой, уговаривали, — все напрасно. Олексан уперся: «Не пойду — и все!» Сказал, что будет работать в колхозе. Почему — неизвестно. Может, просто смущался парень своего роста: в классе он был самый высокий, и ребята прозвали его «каланчой».

Зоя взяла сторону Олексана:

— Ладно уж, Макар, силой не заставишь. Хватит с него, поучился. Не велика беда, если и в колхоз не пойдет работать, много-то там не получишь. Слава богу, живем неплохо, хлеба — в достатке, одного-единственного сына прокормим. Пусть пока дома поживет, подрастет — еще успеет, наработается…

Макар махнул рукой: «Ну, если так, делайте, как хотите!»

Два года, словно девушка на выданье, Олексан жил дома. Правда, теперь Макар не давал ему бездельничать: в хозяйстве работа всегда найдется. Зимой Олексан очищал двор от снега, расчищал дорожки, пилил и колол дрова, ходил за скотиной. А летом работы еще больше: надо в огород навоз вывезти, вспахать, посадить картошку, окучить… А потом заготовка на зиму сена для скотины. Для коровы и десяти овец ни много ни мало шесть, а то и все восемь возов надо. Сверстники Олексана работают в колхозе, а он выкашивает лужайки в роще и возит траву домой на ручной тележке. Не раз слышал, как ребята смеялись вслед:

— Гляди, единоличник опять пошел колхозную траву воровать!

Олексан обходил их Стороной. А когда возвращался домой с полной тележкой, мать хвалила:

— Осто[2], Олексан, как ты много привез! Скоро на всю зиму запасемся, люди опять завидовать станут!

В деревне Кабышевых не любили, говорили, что они за копейку горло перегрызть готовы. Но, зная расчетливый, хозяйственный глаз Макара, его выбрали в правление колхоза: дельные советы везде нужны. На людях Макар тих и покладист, мало, нескладно говорит. Дома он совсем другой: злой, зубы кочедычком не разожмешь, ни на кого не смотрит, ходит низко опустив голову, будто потерял что-то и теперь мучительно ищет.

Чем старше становился Олексан, тем реже Макар разговаривал с ним. Утром, уходя на работу, наказывает, что надо сделать за день, а придя с работы, молча ужинает и ложится отдыхать. Тогда Зоя предупреждает Олексана:

— Отец спит, не шуми! — И тихо в доме, тихо до звона в ушах…

А вокруг все напоминает Олексану о том, что есть непохожая на ихнюю жизнь. С шумом проходили мимо тракторы, колхозная автомашина, по вечерам с песнями бродили по деревне молодые ребята и девушки, и в душе Олексана возникало ощущение, что они, Кабышевы, живут не как другие. От этого становилось тоскливо: «Почему другим весело? Что, у них нет таких забот, как у нас?..»

Временами ему казалось, что родители что-то скрывают от него и от людей, боятся, как бы кто не узнал. Однажды к ним пришел дядя Тима. Левый рукав у него болтается пустой — с войны вернулся без одной руки, с тех пор его в Акагурте прозвали Одноруким Тимой. Они долго сидели с Макаром. Тима много курил, ловко свертывая самокрутки одной рукой. Макар больше молчал, слушал Однорукого.

— Да-а, Макар Петрович, — говорил Тима, выпуская целое облако дыма, — дела в нашем колхозе плохи, сам знаешь… Не могу я на это спокойно смотреть. Хожу сам не свои, ночей не сплю. Али мы хуже других, что не можем свой колхоз на ноги поставить? Не может этого быть, Макар Петрович! Председателя бы нам хорошего, агронома настоящего… Да и самим пора стать в своей артели хозяевами. Тут у нас, я замечаю, еще есть такие: живут на колхозной земле, всякими выгодами пользуются, а натура у них — не наша, не колхозная. Колхоз им вроде бы завески, а там, за завеской, — черт знает что! Устроились, прижились… Вот ты мае скажи, Макар Петрович, с какого краю нам взяться за это дело? Человек ты с опытом, не зря в правление выдвинули.

Макар молчал, осторожно покашливал и неопределенно тянул:

— Оно, конешно, самим надо браться. Да ведь… как тебе сказать, Тимофей… Каждый живет как может… Ежели свое хозяйство начисто в сторону, да целиком на колхоз положиться — кто знает…

Однорукий мрачно слушал, сосал цигарку, а уходя, сказал:

— Шел я к тебе за советом, Макар Петрович, а ты еще больше меня разбередил. — И с горечью добавил: — Да и сам ты, я вижу, не особенно хвораешь за наше дело. «Ты гори, сосед, а я посмотрю», — вот ведь что получается! Эх, не такой ты раньше был, Макар Петрович. Ну, смотри, как бы оплошки не вышло!

Так и ушел Тимофей. Только за ним захлопнулась дверь, Зоя встревоженно спросила мужа:

— Чего приходил этот косорукий? Высматривал небось…

Макар ничего не ответил.

Разговор этот почему-то запомнился Олексану, — было как-то неловко за отца. Олексану казалось, что слова Однорукого сильно встревожили отца, но он не решается себе в этом признаться.

Все чаще Олексан задумывался об этом, хотелось о многом спросить, да некого было спрашивать.

Олексану скоро семнадцать, а на вид больше дашь. Мать с отцом не особенно крупны, сын же неизвестно в кого пошел. Мать говорит — в дедушку… Ходит крепко ступая, руки в стороны, будто тесно ему — сила из парня прет. Лицом в отца: серые глаза спрятаны глубоко, и скулы выдаются. От матери только одно — крутой подбородок. Говорят, такой бывает у своевольных, упрямых…