Старые мастера - [50]

Я догадываюсь об этом с давних пор и всегда говорил моей жене о моем смертельном недуге, отчего был уверен, что умру раньше ее, тем не менее первой умерла она, да еще при столь ужасных обстоятельствах, сказал Регер. Я всю жизнь ужасно боялся врачей, повторил он. Хороший врач — это самое большое богатство, но мало у кого есть хороший врач, обычно мы имеем дело с коновалами и медицинскими шарлатанами, сказал он; порой нам чудится, будто мы нашли хорошего врача, однако он оказывается либо слишком стар, либо слишком молод, он осведомлен, допустим, в новейшей медицине, зато испытывает недостаток практического опыта или же, наоборот, у него хватает практического опыта, но нет представлений о новейших медицинских достижениях, сказал Регер. Человеку нужен врач для тела и врач для души, однако мы не можем найти ни того, ни другого; мы всю жизнь ищем хорошего врача для тела и хорошего врача для души, однако не можем найти, вот в чем беда. Знаете, что сказали мне врачи в Больнице братьев милосердия, когда я заявил им, что они виновны в смерти моей жены, то есть ее смерть лежит на их совести? Они сказали: она свое пожила; врачи отделались этой банальной фразой, причем ее твердил мне не только хирург, который запорол операцию, но и остальные врачи из Больницы братьев милосердия, все они повторяли: она свое пожила, она свое пожила, она свое пожила; все твердили эти слова как спасительное заклинание, сказал Регер. На старости лет очень важно, чтобы у тебя был врач, которому можно доверять и под присмотром которого чувствуешь себя уверенно, но таких врачей нет. Теперь я уже перестал искать врача, сегодня мне безразлично, когда я умру, я готов умереть в любой момент, но мне, как и всем, хотелось бы, чтобы смерть была по возможности быстрой и легкой. Моя жена страдала лишь несколько дней, после нескольких дней страданий она еще несколько дней пробыла в беспамятстве, сказал Регер. Для похорон обычно достают настоящий саван, я же просто велел обернуть тело жены в чистое полотно, сказал Регер. Сотрудник районного верингского магистрата, который занимался похоронами, замечательно справился со своими обязанностями. Но лучше, когда за всем, что нужно для похорон, присматриваешь сам, тогда нет времени сидеть дома и ждать, пока совсем не сойдешь с ума от отчаяния. За восемь дней я исходил по похоронным делам всю Вену вдоль и поперек, метался от одного ведомства к другому, я вновь столкнулся с государством со всей его бюрократической жестокостью, сказал Регер. Венские ведомства, где приходится бывать в случае похорон, расположены очень далеко друг от друга, поэтому нужна целая неделя для улаживания похоронных проблем. Везде и всем я говорил, что хочу, чтобы похороны моей жены были скромными, но никто не желал понять, что именно я имею в виду, ведь обычно все стремятся устроить похороны побогаче и попышнее. Сколько же сил стоило мне добиться того, чтобы похороны получились действительно скромными. Меня понял только сотрудник районного верингского магистрата, он был единственным, кто понял, что я подразумевал под скромными похоронами: речь для меня шла не о дешевизне, как считали все остальные, а действительно о скромности; тем не менее все, услышав о скромных похоронах, полагали, будто нужны дешевые похороны, и только один-единственный человек сразу понял, что именно имелось в виду. Каждый раз поражаешься, до чего глупы люди, с которыми обычно сталкиваешься в различных канцеляриях, сказал Регер. Не верилось мне, что я доживу до этой зимы и тем более переживу ее, сказал он. Так или иначе я просуществовал на белом свете еще целый год, утратив былой интерес к прежним занятиям, за исключением обязательных посещений концертов и моих заметок для Таймс, все прочее совершенно перестало меня интересовать после смерти жены, меня не интересовал никто, ни один человек; на протяжении многих месяцев не интересовали меня даже вы, сказал Регер. Я почти ничего не читал и почти никуда не выходил из дома, если не считать концертов, впрочем, концерты прошлого года абсолютно не стоили посещений, а поэтому не удавались мне и мои заметки для Таймс. Иногда я спрашиваю себя, почему музыкально-критические заметки для Таймс пишутся до сих пор именно из Вены, где давно воцарилась атмосфера бездуховности, а музыка пришла в окончательный упадок; нынче ни венский Концертный зал, ни венское Музыкальное общество не предлагают ничего сенсационного, здешние концерты начисто утратили свою уникальность; то, что исполняют здесь, можно гораздо раньше услышать в Гамбурге, Цюрихе или Динкельсбюле, сказал Регер. У меня сохранилась охота писать, но венская музыкальная жизнь становится все малозначительнее. Я давно уж не тот страстный любитель концертов, каким был прежде, я остался страстным поклонником музыки, но не любителем концертов; мне все труднее заставить себя выбраться в Музыкальное общество или Концертный зал, пешком мне туда дойти нелегко, на такси я не езжу, а трамвай туда от Зингерштрассе не ходит. Да и публика-то нынче в Концертном зале или в Музыкальном обществе весьма серая, провинциальная и, я бы даже сказал, туповатая; она уже несколько лет назад утратила способность к профессиональному суждению, а это жаль. Безвозвратно ушли времена, когда величайший из всех певцов Джордж Лондон исполнял в Венской опере своего