Старые мастера - [49]

как и я раньше в моем завещании объявил ее полной наследницей. Всякая смерть, сколь бы трагичной она ни была и сколь бы страшным ударом она ни оказалась, имеет и свою комичную сторону, сказал Регер. Ужасное всегда имеет свою комичную сторону. Похороны моей жены были не только скромными, но и крайне удручающими. Мне хотелось, чтобы все было просто и чтобы было поменьше людей, сказал Регер, а вышло все крайне удручающе. Не было ни музыки, ни надгробных речей, мне думалось, что так будет проще и легче перенести похороны, а на самом деле они получились глубоко удручающими, сказал Регер. Собралось лишь семь или восемь человек, это действительно были лишь самые близкие люди, почти ни одного дальнего родственника; были только приглашенные. Ни цветов, ни венков, но получилось все очень удручающим. Мы шли за гробом и были ужасно удручены. Все произошло слишком быстро, меньше чем за три четверти часа, но удручение было так велико, что казалось, будто похороны длятся вечно, сказал Регер. Теперь я хожу на могилу жены, но не испытываю никаких чувств. Просто стою над могилой или выщипываю сорную траву, делаю нелепые, нервные, смешные движения, знаю, что они действительно нелепы и нервны, оглядываю чужие могилы, убранные с жуткой безвкусицей, одна хуже другой, сказал Регер. На кладбищах безвкусица достигает своего предела. На нашей могиле растет только трава, нет даже фамилии, сказал Регер, мы договорились об этом с женой. Нет никакой эпитафии, ничего. Каменотесы повсеместно уродуют кладбища, а так называемые скульпторы довершают это уродство своим кичем. С могилы моей жены открывается чудесный вид на Гринцинг и дальше на Каленберг. И на Дунай, который течет внизу. Могила находится на возвышенности, сверху видна вся Вена. Покойнику, конечно, безразлично, где его похоронят, но уж если место на кладбище заабонировано и остается частной собственностью на весь срок существования кладбища, как у нас с женой, то лучше, чтобы тебя положили в свою могилу. Пускай меня хоронят где угодно, лишь бы не на Центральном кладбище, часто говорила моя жена, сказал Регер; я и сам не хотел бы быть похороненным на Центральном кладбище, хотя покойникам и впрямь безразлично, где лежать. Леобенский племянник, мой единственный родственник, знает о моем твердом желании, чтобы меня хоронили не на Центральном кладбище, а в нашей семейной могиле, которая останется частной собственностью на весь срок существования кладбища, сказал Регер; если же мне придется умереть где-нибудь дальше, чем за триста километров от Вены, то пускай меня там же и похоронят; итак, если я умру ближе, чем за триста километров от Вены, тогда — здесь, а если дальше — тогда там, на месте, велел я моему леобенскому племяннику, и он выполнит мою волю, ибо я сделал его моим наследником, сказал Регер. Взглянув на Седобородого старика, он добавил: год назад, еще до смерти жены, мне нравилось часок-другой побродить по Вене, теперь же у меня пропала охота к таким прогулкам. Смерть жены очень ослабила меня, теперь я уже не тот, что прежде. И Вена стала хуже, сказал Регep. Зимой у меня вся надежда на весну, а весной я надеюсь на лето, летом на осень и осенью на зиму, вечно одно и то же, каждый новый сезон я живу надеждами на следующий; свойство это, конечно, печальное, но оно у меня врожденное; я просто не могу сказать, например: ах, до чего хорошо зимой, зима — это как раз то, что мне нужно; я не могу сказать того же ни про весну, ни про лето, ни про осень. Все мои беды я всегда сваливаю на время года, в котором, хочешь не хочешь, приходится жить, вот где мое истинное несчастье. Я не принадлежу к числу тех людей, которые способны наслаждаться настоящим, ибо являюсь одним из тех несчастливцев, которые живут прошлым, это действительно так; настоящее всегда меня оскорбляет, да, я воспринимаю настоящее как личное оскорбление, в этом мое несчастье. Впрочем, подобное утверждение не вполне справедливо, ибо я не до конца утратил способность видеть настоящее таким, какое оно есть на самом деле, а оно не всегда несчастливо и не всегда приносит лишь несчастья, это мне известно точно так же, как и то, что прошлое, когда вспоминаешь о нем, не всегда делает тебя счастливым. Большая моя беда заключается в отсутствии врача, которому я мог бы полностью доверять; у меня было в жизни много врачей, но я ни одному не доверял до конца, все они рано или поздно разочаровывали меня, сказал Регер. Чувствую я себя прескверно, мне постоянно кажется, будто я вот-вот свалюсь с ног. Когда я говорю, что меня вот-вот хватит удар, то мне действительно кажется, будто меня может разбить паралич, я твержу об этом по многу раз за день, в том числе и при вас, несмотря на то, что никакого удара до сих пор у меня не было, но ведь мне действительно постоянно кажется, что меня вот-вот хватит удар. Причем я говорю это не по привычке, а потому, что и впрямь чувствую, будто меня сейчас хватит удар. Похоже, весь мой организм разладился, сказал Регер. Мои дела обстояли бы иначе, если бы у меня был хороший врач, однако у меня нет такого врача. На Зингерштрассе по соседству со мной было четверо врачей по всем болезням и два терапевта, но все они ничего не стоят. Мое зрение ухудшается, скоро я совсем ослепну, но я не могу найти хорошего глазного врача. Впрочем, я сам не обращаюсь к врачам, так как боюсь услышать от них подтверждение моей собственной догадки о том, что я