Старые истории - [51]

Общественные и производственные бури слишком активно бились о двери квартиры Анны Павловны, иногда врываясь в нее стремнинами и водоворотами. Муж был занят тяжелым трудом, ответственными делами, и дела эти редко оставались за порогом, хотя Анна Павловна отважно подставляла свою не слишком широкую грудь на преграду этому стихийному потоку. Она защищала свой очаг, но не очаг как таковой. Предметом охраны был муж, у которого должна же найтись наконец какая-то нора, где можно было отлежаться, отключиться, дать себе передышку. А если не дома, то где?

Для них обоих было когда-то время, когда таким местом становились чужие гнезда, где всегда казалось лучше, чем по адресу постоянной прописки. Но тогда они еще не были вместе, жили кто как умеет, стараясь найти и не находя согласия с самими собой. Потом пути их сошлись, а спустя какое-то время появился и свой дом. И Анна Павловна им судорожно дорожила.

Они жили вдвоем, как молодые. И заботы у Анны Павловны были молодыми, и совместная жизнь их пока что не притупила. «И не притупит», — подумала Анна Павловна, потому что лично сама стояла на страже, сохраняя первозданность отношений. Она хорошо отдавала себе отчет в том, что когда-то состоявшаяся их встреча с мужем стала самой большой удачей в ее жизни. Поэтому жила она с хорошо и четко осознанным ощущением обретенного богатства, редкостного сокровища, в чем, собственно, и заключалась полнота жизни каждой истинной женщины.

Анна Павловна сидела в удобном кресле, расслабившись и дымя сигаретой, наедине со своими соображениями. И мысли ее были банальными-банальными. Но из банальностей этих состояла человеческая жизнь.

Кресло было очень покойное, финское. На нем лежала шкура северного оленя. Тоже финского. И олень этот нещадно лез. Анна Павловна ждала снега, чтобы наконец вычистить шкуру в ее родной стихии, а пока предупреждала подружек, чтобы были поаккуратнее и дома им не всыпали бы за слишком тесное общение с седым, теряющим волосы кавалером.

Мужа она предупреждать забывала, а может быть, не делала этого нарочно, в наказание за неразумную покупку, сделанную на рынке в Хельсинки. И поэтому всегда носилась за ним с щеткой.

Перекинув ногу на ногу, Анна Павловна полюбовалась ею и решила, что пора наконец заняться венами. Это благое намерение отвлекло ее ненадолго, потому что четкий план дня уже выстраивался в ее дисциплинированном мозгу, и надо было браться за его осуществление.

Телефонный звонок негармонично вклинился в плавный ход ее мыслей. Звонила Алла Аркадьевна, лучшая подруга с работы.

— Смывай с себя крем и быстро приезжай, тебя директор ищет. Я тебя уже полчаса прикрываю.

— Интересно знать, как ты это делаешь?

— Говорю, что у тебя, как у жены министра, есть дела и поважнее, чем у нас, грешных.

— Ах ты умница моя, добрая душа. Однако зря стараешься, у меня отгул. Я и кадры предупредила, и в книгу записалась. А что академику нужно?

— Не говорит. Мы не его уровня, видать. Это вы с ним в сферах вращаетесь, а мы уж тут, внизу, как девки дворовые.

— У некоторых девушек дворовых, помнится, был обычай по поручению вышестоящих инстанций несимпатичных в лес заводить, чтобы оставить там на съедение волкам. А то и яблочком румяненьким угостить. Отравленным.

— Выдумаешь тоже. Отзвони академику-то.

— Нету меня, нету, — сказала Анна Павловна. Нажала рычажок и накрутила директорский номер.

— Иван Потапович, это Анна Павловна. Говорят, вы меня разыскиваете.

— Вы помните, что сегодня большое отраслевое совещание?

— Да хоть десять. Моих вопросов там не будет.

— Вам надо прийти.

— Не приду, Иван Потапович. Там и вас будет достаточно.

— Анна Павловна, я что-то погано себя чувствую. Думаю, до конца рабочего дня не досижу.

— Вся жизнь — борьба. Болезни надо превозмогать.

— Эх, никто меня не жалеет.

— Бедный вы наш. Валидол за щеку и прямым ходом на заседание. Это мой вам совет. Единственный. А если уж совсем невмоготу, Ванюшкина пошлите. Его хлебом не корми, дай потолкаться среди начальства.

— Вот этого-то я в нем и не люблю. Потом, как вы знаете, я готовлю приказ об его увольнении. Так что отправлять его сейчас на совещание в некотором роде неэтично. Так вы решительно не придете?

— Решительно. У меня важные дела, а вы меня отвлекаете.

— Ладно, как-нибудь выкрутимся.

— Я в этом не сомневаюсь.

Повесив трубку, Анна Павловна уставилась пустыми глазами в окно. И в них отразилась самая людная улица Москвы.

Анна Павловна прослушала себя — не заговорит ли в ней совесть, не потребует ли она похода на совещание? И, странное дело, совесть молчала.

«Широкая возможность есть отличные бифштексы появляется тогда, когда у человека уже нет зубов», — вспомнила Анна Павловна англичан. Это она к тому вспомнила, что начала замечать: в ее отношение к работе стало проникать равнодушие. Оно беспокоило. Всего ведь добилась: своя лаборатория, тщательно, с любовью подобранные сотрудники — умны, дельны, разве что «девка дворовая» осталась от прежнего созыва. Дело не просто по душе, а верно найденное, угаданное, единственное, для которого и была она, видимо, создана. И дело это шло, и шло хорошо.