Старые друзья - [15]

В о л о д я. А здорово я нагрянул?! Не женился?

Ш у р а. Ищу невесту.

В о л о д я. Чудак, надо было торопиться.

Ш у р а. Это я не сообразил.

В о л о д я. Ребят видишь?

Ш у р а. Вижу, но редко.

В о л о д я. Антона?

Ш у р а. Тоже редко. Их перевели совсем недавно. И за городом — приезжает поздно. Она еще не приехала?

В о л о д я. Нет. Это ты для отвода глаз. Мы, фронтовики, народ прямой. Мы считаем, что нас обманывать нельзя.

Ш у р а. Володя! Я тебя уважаю, и воевал ты — знаю — хорошо. Но мне все время надо оправдываться…

В о л о д я. Ты прости и не обижайся! Ты и не имеешь права обижаться. А ты что, не воевал? Огрубел я, Шурка, отвык от таких разговоров.

Ш у р а. Были же и товарищи.

В о л о д я. Были. Столько лет нельзя без товарищей. Вообще были не только огонь и земля, было много и хорошего. И романы были, черт побери! Вернее, не романы, а новеллы. Тебе могу сказать — были. Только я тебя прошу — Антону ни гугу. Бабы этого не понимают и не прощают. Я, например, не ревнивый. А женщину скорее встретишь лысую, чем не ревнивую. Было всякое… Знаешь, Шура, жизнь тяжелая, солдатская. Радостей — никаких. Сегодня — здесь, завтра — там, а может, на том свете, да еще выпьешь с тоски и думаешь: пропади все пропадом… Да ты не думай, что все это под пьяную руку… Там тоже есть хорошие. Тут одна чудачка привязалась — просто жалко было расставаться. Ну да все это забыто! Антон для меня главный человек в жизни. Я ей исповедуюсь. Попозже, конечно. И ты для меня главный друг. И мы с тобой будем разговаривать нормально — просто я одичал. А ты мужчина интеллигентный, должен это понять. А понять — значит простить, как сказал кто-то, а кто именно, про то знает Сенька Горин. (Пауза.) А ты — неужели не влюблялся ни разу за это время? Скрываешь…

Ш у р а. Видишь, Володя… Когда полюбишь, так трудно влюбляться.

В о л о д я. Завидую вам, однолюбам. (Пауза.) Но я не хочу отставать от штатских кавалеров и сейчас же отправляюсь за цветами.

Ш у р а. Поищи незабудки.

В о л о д я. Нет, ромашки. И погадаю по дороге: любит — не любит. (Уходит.)

Пауза. Входит  С и м а.

С и м а. Здравствуйте, Шура!

Ш у р а. Здравствуй, Сима! Мне уже неловко такой взрослой барышне говорить «ты».

С и м а. Нет-нет, обязательно «ты».

Ш у р а. Тогда и ты говори мне «ты».

С и м а. Я буду постепенно.

Ш у р а. Постепенно не выйдет.

С и м а. Я только что с огорода. Устала. Но выкупалась — и все прошло. Тетя Лиза, наверное, еще не приходила?

Ш у р а. Не видел.

С и м а. А Тоня?

Ш у р а. Тоня еще не приехала.

С и м а. Придут гости, а хозяев нет.

Ш у р а. Гостей никто не звал. Придут только свои. И что значит — нет хозяев? А ты?

С и м а. Я не хозяйка.

Ш у р а. Опять бедной родственницей прикидываешься? Зря я тебя барышней обозвал. Не поумнела нисколечко.

С и м а. Что вы, Шура! Для ваших товарищей я не хозяйка. Она придут к Тоне и к Елизавете Ивановне. А так я привыкла. Я и к Тоне привыкла. Она хорошая.

Ш у р а. И мне так показалось.

С и м а. Вы все шутите. Тоня, она душевная… она какая-то…

Входит  Т о н я. Она в военной форме.

Т о н я. Какая она? Договаривай! Скажи что-нибудь неподходящее — и не возьму тебя в воскресенье в Тарховку. Шурка уже, понятно, на месте. Молодчина — я ценю внимание. Устала я… Мама не приходила?

С и м а. У них опять совещание. (Уходит.)

Т о н я. Шурка! Даже не верится. Снова я дома. И мой день. Как хорошо жить без войны! Ночью проснешься — нет войны. И сразу заснешь. И утром встанешь — опять нет войны. Меня всегда будило радио в шесть часов. Мне говорили — надо выключать, можно поспать подольше. Но я думала: настанет же когда-нибудь день, и он начнется не с оперативной сводки. Настанет же наконец этот долгожданный первый мирный день. И я его прозеваю. Я его дождалась. И буду рассказывать о нем своим внукам. О том, как мы жили годами без дома, без мамы, без друзей, я не буду рассказывать… Ты часто обо мне вспоминал, Шура?

Ш у р а. Для того чтобы вспоминать, надо забыть.

Пауза.

Т о н я. Хорошо без войны. Не просто хорошо, а очень хорошо. И очень хорошо жить дома. Вам, мужчинам, может, и нравится жить в палатках, а мы — слабый пол — созданы для дома.

Ш у р а. А помнишь пионерлагерь?

Т о н я. Сравнил — пионерлагерь и медсанбат! Плохо жить в палатках. Особенно во время бомбежки. Раненые начинают кричать. Больше всех боятся бомбежки раненые. Я тоже очень боялась — только никому не говорила. Когда дом — все-таки крыша. А тут как будто зонтиком закрываешься от осколков. Очень я люблю мирное время. Вот долечим раненых, и пойду учиться. Я еще не очень старая? Нет, я просто средних лет.

Ш у р а. И как раз театральный институт открыл прием.

Т о н я. Нет, артисткой я не буду.

Ш у р а. Чего это вдруг?!

Т о н я. Не вдруг. Я подумала. Это стать артисткой я решила вдруг. Мы болтаем, а мне ведь наряжаться надо. Еще минутку. Ладно? Мы с тобой еще не разговаривали, только «здравствуй» да «прощай». Я думаю, что артисткой стоит быть только хорошей. Очень хорошей.

Ш у р а. Так надо стать хорошей артисткой.

Т о н я. Надо… Вам надо, чтобы хвастаться: «Знаменитость, а я с ней на «ты», я ее за косы дергал…» Хорошей я бы согласилась. Но, понимаешь, нет во мне уверенности. Нет одержимости. Настоящие артистки как решали в молодости: или на сцену, или жизни нет — с обрыва в Волгу. А я вожусь с ранеными, и мне интересно. Возвращать людей к жизни! Ты бы видел их глаза… когда они приезжают и начинают оживать. Я поступаю в медицинский. Это мое призвание. Понял?