Старший оборотень по особо важным делам - [33]

Смех генерала поддержал только Федоров. Остальные даже не улыбнулись. Оборвав смех, Федоров прокашлялся и поправил галстук.

— Ну, все вопросы исчерпаны? Тогда свободны! — Генерал бросил карандаш.

Все вышли из кабинета, только Громов остался.

— А у тебя что?

— Вы фактически приняли их сторону, — сказал Громов. — Хотя сами требовали все раскрыть.

— Значит, так: только желваками играть не надо. Много ты понимаешь! Ты же общей картины не видишь, — начальник главка говорил почти те же слова, которые сутки назад сам Громов говорил Шилову. — Виноградов в Москву докладывает напрямую, а ты сам знаешь, там чистка рядов. Так что если твой парень выкарабкается — честь ему и хвала. Нет — хрен с ним.

13

Голиков открыл дверь камеры, встал на пороге, поигрывая связкой ключей:

— Краснов! С вещами на выход.

Миша лежал на шконке и читал журнал. Услышав команду, встал, начал собираться. Предчувствия были плохими. Его переводят? Куда, почему?

Поигрывая четками, к Голикову подошел Айдар:

— Куда это его?

Благодаря значительной разнице в росте, Голиков смотрел на Айдара сверху вниз. Но со стороны казалось, что это ему приходится тянуться и вставать на цыпочки, чтобы быть вровень с зэком.

— В другую хату.

— В сто пятую?

К разговаривающим приблизился голый по пояс зэк в толстых очках, с внешностью интеллигентного штангиста-тяжеловеса. Он делал разминочные упражнения: боковые наклоны, взмахи руками, повороты туловища, и вроде бы был поглощен своим делом и не прислушивался, о чем они говорят, но его подход можно было воспринять как легкий намек: начальник, ты не прав; а если надумаешь решить вопрос силой, то поимеешь такой геморрой, что неизвестно еще, кому будет хуже.

Голиков посмотрел на «штангиста» и спросил у Айдара:

— Тебе-то что?

— А Егоров где?

— Уволен.

Сжимая под мышкой тощий пакет с вещами, подошел Краснов.

— Подожди, — распорядился Айдар, — сядь на место.

— Ты чего? — высокий Голиков навис над Айдаром. — Да ты оборзел, Шамангалиев! Я тебя…

— Я тут про сто пятую один оч-чень интересный звон слышал, — приобняв Голикова за плечо, Айдар вывел его из камеры, и что-то принялся говорить, перебирая четки пальцами правой руки. Айдар говорил тихо, и Голиков наклонял голову, чтобы расслышать. До оставшихся в камере долетело только несколько слов — «беспредел», «пресс», «барыга», «развели», «опустили»…

Голиков слушал и Айдара не перебивал.

— Вот такие дела, — закончил Айдар и, перестав обнимать Голикова, зашел в хату.

Голиков поправил фуражку и несколько секунд смотрел на Айдара, потом задиристо, но без внутренней уверенности, спросил:

— Ну и что?

— Да ничего, — с улыбкой пожал плечами Айдар.

— Один хрен, не я здесь все решаю. — Голиков захлопнул дверь; лязгнули наружные запоры.

Айдар, перестав улыбаться, прошел к своей шконке и достал из-под матраса сотовый телефон. Набирая номер, задумчиво посмотрел на Краснова:

— Плохо дело, парень. — Потом сказал в трубку: — Чингиз, салям! Найди мне телефон Шилова из убойного.

Все ребята ждали возвращения Шилова с совещания в одном кабинете.

— Ну что?

— Подчистить все, — Шилов оглядел свою команду. — Столы, сейфы и дома.

— Думаешь, будут обыски? — Спросил Соловьев.

— Не исключено.

— Надо было нам все-таки этим уэсбэшникам рыло начистить, — вздохнул Джексон.

— Не думаю, что это решило бы вопрос, — Шилов достал из кармана звонящий мобильник. — Да! Айдар? Рад, что ты звонишь на этот громкий телефон. Понял… Спасибо. Я помню твой вопрос.

— Кто это? — Спросил Скрябин.

— Да так, еще одна моя коррупционная связь. Проблемы продолжаются, надо ехать к Юрке в прокуратуру.

* * *

Юра Голицын зашел к Кожуриной отдать шило, которое он одалживал, чтобы сшить уголовное дело, готовое к передаче в суд.

Кожурина сидела за столом и красила ногти. Сегодня на ней была не форма, а клетчатый пиджак и нарядная блузка.

— Спасибо. С меня причитается.

— Можно натурой, — глядя на Голицына сквозь раздвинутые, чтобы не смазать подсыхающий лак, пальцами, ответила Кожурина.

— Танюша, я вообще-то женат, но в принципе…

— Размечтался! Сшей мне тоже, вон, дело лежит… А то рука болит.

— И ногти жалко.

— И ногти, и себя. Что я здесь делаю в расцвете лет, за что пропадаю?

— За любовь к искусству.

— Это я давно отлюбила, мне бы что-нибудь посвежее.

Голицын взял папку с делом, взял специальный станок, в котором закреплялись бумаги, чтобы в них можно было проколоть шилом ровные дырки, а потом продеть в дырки нитку. Сел за небольшой столик, на котором стояли электрический чайник, сахарница и чашки, расчистил место для работы. Прочитав на обложке дела фамилию обвиняемого, удивился:

— Это ты по Васюкину уже закончила? Быстро!

— Он тоже ничего понять не успел. Думал, что я целыми днями глазками хлопаю и ногти крашу, а я его ко всем трем трупам железно привязала. Адвокат только крякнул.

— Французы называют это «Железный кулак в бархатной перчатке», — заметил Голицын, с трудом прокалывая первые пятьдесят страниц из трехсот, составляющих уголовное дело.

— А что делать? Мужчины меня недостаточно любят, вот и приходится их ставить на место.

— Какое счастье, что я в числе твоих друзей, — Голицын закрепил в станке следующую партию документов.