Старшая сестра, Младшая сестра, Красная сестра. Три женщины в сердце Китая ХХ века - [73]

. Она активно выбирала в советники иностранных миссионеров, составляла правила и пыталась добиваться их исполнения – «как президент первоклассного американского женского клуба», по наблюдению одного американца[382]. В ее распоряжении был и оплачиваемый персонал, и тысячи волонтеров. Благодаря усилиям супругов удалось решить несколько конкретных наболевших проблем, однако постепенно их энтузиазм иссяк – хотя некоторые позитивные сдвиги в жизни общества все же произошли.

Для самой Мэйлин «движение за новую жизнь» оказалось судьбоносным: «Уныние и отчаяние – теперь это не про меня. Я уповаю на Того, кто способен совершить любые деяния».

Этот совместный проект сблизил Мэйлин с мужем как никогда прежде, их чувства друг к другу воспылали с новой силой. На Рождество 1934 года супруги улетели в провинцию Фуцзянь, проделав путь длиной более пятисот километров. Там их повезли в один из горных районов Восточного Китая. Их путь проходил по военной дороге, для строительства которой тысячи рабочих снимали каменные глыбы с боков высоких утесов, пользуясь примитивными ручными инструментами. Иногда супруги Чан «ехали в машине по самому краю дороги, и достаточно было отклониться чуть в сторону, чтобы рухнуть с обрыва». Мэйлин писала: к концу поездки «мой муж начал корить себя за то, что подверг меня такому риску». Мэйлин заверила его, что угроза ее собственной жизни ничего для нее не значит и она всецело поглощена прекрасными пейзажами вдоль дороги. Многочисленные горные склоны заросли елями «с их рождественской зеленью, которую тут и там оживляли… ярко пламеневшие кроны одиночных тунгов[383]». «Это было великолепно и ничуть не похоже на то, что мне случалось видеть ранее»[384].

В канун Нового года супруги отправились на прогулку по горам и остановились полюбоваться молодым сливовым деревцем, сплошь усыпанным белыми цветами. В китайской литературе дикая слива мэйхуа – символ стойкости: она зацветает в разгар зимних холодов. Чан Кайши осторожно отломил несколько веточек с цветами и унес с собой. Вечером, когда в доме зажгли свечи и супруги сели ужинать, он поставил бамбуковую корзиночку с ветками сливы на стол. Бутоны источали тонкий аромат. При свечах веточки с цветами отбрасывали на стены тени, словно кто-то написал их смелыми мазками. Корзинку с веточками сливы Чан Кайши преподнес Мэйлин в качестве новогоднего подарка. Растроганная, она написала: «Мой муж наделен смелостью воина и чуткой душой поэта»[385].

Глава 13. Спасение сына Чан Кайши из рук Сталина

После крещения в октябре 1930 года Чан Кайши отправился на родину в Сикоу – следить, как продвигаются работы по расширению усыпальницы его матери. Для «отца китайской нации» Чан Кайши возвел грандиозный мавзолей и теперь считал своим долгом обеспечить усопшей матери достойное место упокоения. Мавзолей матери Чан Кайши занял целый холм и стал архитектурной доминантой восточно-китайской глубинки, хоть и уступал по размерам и пышности гробнице Сунь Ятсена. Чтобы добраться до входа в мавзолей, нужно было подняться почти на семьсот метров по лестнице, расположенной среди сосен.

Вместе с Чан Кайши в Сикоу отправились Мэйлин и Айлин. В первый же день поездки они затронули чрезвычайно важную и болезненную для Чан Кайши тему: как вызволить его сына Цзинго из России[386]. Сын генералиссимуса вместе с женой уже пять лет находился фактически в заложниках у Сталина.

Цзян Цзинго[387], сын Чан Кайши, родился 27 апреля 1910 года. Когда Цзинго исполнилось пятнадцать лет, Чан Кайши отправил его учиться в Пекин. Юноша мечтал выучить французский язык и продолжить образование во Франции. Однако по мере того, как его отец становился политиком первой величины среди националистов, русские загорелись желанием прибрать Цзинго к рукам, и дипломаты из посольства быстро завязали с ним дружбу. Цзинго вспоминал (по его просьбе автобиография была опубликована после его смерти в 1988 году): его «убедили» в том, что он «обязательно должен отправиться на учебу в Россию». Сталин держал в России детей иностранных революционных лидеров в качестве потенциальных заложников, одновременно давая им возможность получать образование. Впечатлительный юноша охотно согласился. А Чан Кайши, который в то время разыгрывал из себя сторонника русских, не смог возразить.

Всего через несколько месяцев после того, как Цзинго прибыл в Пекин, его увезли в Москву. Это сделал Шао Лицзы – секретный агент коммунистов, работавший в партийных кругах Гоминьдана. Шао Лицзы входил в число основателей КПК, но по распоряжению Москвы скрывал свои истинные политические взгляды и на словах поддерживал националистов. В Москву он доставил также собственного сына, ровесника Цзинго[388]. Когда в апреле 1927 года Цзинго завершил учебу в московском Университете имени Сунь Ятсена и попросил разрешения вернуться в Китай, ему отказали. Его отец только что порвал с коммунистами, и Сталин оставил Цзинго как заложника. Москва официально заявила, что юноша не захотел уезжать на родину, поскольку его отец «предал революцию».

Семнадцатилетний Цзинго был «полностью отрезан от Китая», ему «не разрешали даже отправлять туда письма». Он мучительно скучал по дому: «Я не знал, как заставить себя не думать о моих родителях и о моей родине». Цзинго казалось, что он погрузился «в пучину горя и тоски по дому». Много раз он просил отпустить его на родину или хотя бы позволить послать родным письмо, и каждый раз ему отказывали. Иногда он лихорадочно строчил отцу письма, только чтобы потом уничтожить их. Одно письмо Цзинго сохранил и сумел тайком передать знакомому китайцу, уезжавшему на родину (чтобы собрать деньги на поездку, этот человек продал часть своих вещей). Но на границе товарища Цзинго арестовали.