Старое предание - [138]

Горестно и унизительно было для сыновей Хвостека это примирение: они привыкли властвовать, а теперь должны были покоряться и кланяться. Однако они приняли его, не прекословя, иначе от них бы отрёкся весь их род.

К тому же, быть может, они ещё питали надежду, что впоследствии обстоятельства могут обернуться более благоприятно для них.

Все, кто был на берегу, тут и расположились лагерем, разослав челядь по дворам кметов, дабы привезли они, что требуется для общего пиршества.

Праздник мира решили справлять вместе с заложением города. Первый день все провели в ожидании, раскинув среди поля шатры и шалаши, и только на другой день должно было начаться празднество. Тем временем послали за старыми певцами, гуслярами и прорицателями; послали и на Ледницу — за Визуном, за священным огнём для возжения первого костра и за водой из священного источника. А пока шли вcе эти приготовления, как уже дважды перед тем, незаметно скрылись чужеземные гости. Наконец, настал день заложения престольного града; солнце светило ярко и весело, словно ради праздника. Пяст со старейшинами, воеводами, гуслярами и прорицателями вышел в поле, где, по старинному обычаю, должны были на паре чёрных волов опахать границы будущего города.

Но случилось так, что за всеми хлопотами позабыли о волах и о плуге и спохватились лишь теперь. Замешательство было великое.

Все стали посматривать по сторонам, не найдётся ли кто, чтобы помочь беде, как вдруг среди поля увидели опрокинутый в ожидании хозяина новый плуг, запряжённый парой чёрных волов.

Под песни гусляров Пястун подошёл к нему со старейшинами и кметами, смешавшимися с Лешеками, поднял его, перевернул, запустил в землю, и волы, словно только его дожидались, медленно двинулись тяжёлой поступью, отваливая чёрные лоснящиеся пласты земли.

Вдруг, как и в день сражения, в вышине показались две белые птицы и полетели над головой пахаря, а по обе стороны плуга зашагали в ногу с князем два аиста, не пугаясь ни пения, ни шумной толпы. Все шли за плугом Пястуна по первой его борозде, а он, опахав с добрую стадию, передал плуг старейшему после себя со словами:

— Да будет борозда моя первой, но не единственной, и да сольются воедино все силы для создания престольного города; пусть каждый приложит к плугу руки, чтобы работа была дружной и успешной.

— Лада! — воскликнули толпы.

После князя за плуг взялся сперва старейший из воевод за ним по очереди остальные, а потом — всяк, кто хотел и мог протискаться, хоть на миг прикоснулся к плугу. Таким образом, опахали вокруг будущий город, оставив место только для ворот.

Принесённый с Ледницы священный огонь разожгли над озером на холме, где уже были сложены бревна для основания будущего княжеского терема.

По старинному обычаю, чтобы отогнать жертвой злых духов, дома, дворы и хаты всегда закладывали «на головы». Кто не мог принести иную жертву, убивал под первым бревном петуха.

Так и здесь уже стояло наготове двенадцать немецких пленников, которые должны были сложить головы, как вдруг в вырытой яме обнаружили великое множество человеческих костей, что Визун возвестил счастливым предзнаменованием. Жизнь пленников не понадобилась, ибо задолго до этого сама судьба уготовала жертву для Кнезна.

Но вот бревна легли на старое пепелище, начертав на земле сруб будущего терема. Посредине его уже стоял стол, накрытый вышитыми рушниками, а на нём лежал хлеб, дабы в доме никогда он не переводился. Когда заложили сруб и порог, прежде чем переступил его человек, загнали туда барана, и на пороге закололи его в жертву, после чего без опасений взошёл князь, а за ним и старейшины. Тут стали угощать всех, кто бы ни пришёл: кормили и поили весь день и всю ночь, пели песни и веселились.

На другой день распустили по домам войска, отправив с ними и воевод; оставили только небольшой отряд для обороны нового города и личной охраны князя. С песнями шли воины по лесам, благословляя мир, наступивший, наконец, после набегов и смуты.

На месте будущего города уже суетились люди, поспешно возводили стены и рубили избы. Не только для князя, но и для дружины его строили дома на берегу Еленя, и вокруг терема, чуть не на глазах, росло новое поселение там, где, по преданию, оно уже некогда существовало.

А пока княжеские палаты не были закончены, Пястун жил в простом шатре, изредка наведываясь в свою старую лесную хату, по которой он по-прежнему тосковал. Когда, наконец, дом покрыли кровлей, стали запираться двери и в очаге можно было развести огонь, с Гопла перевезли все имущество Пяста, чтобы прежняя бедность и простота обихода всегда напоминали ему и потомству его о том, что вознёсся он из кметов.

Теперь, правда, старик носил княжеский плащ и шапку, но в светлице у себя повесил сермягу, чтобы постоянно её видеть, под окнами же расписного терема велел поставить улей — в память о лесных своих бортях. А весной произошёл удивительный случай: аист, обитавший на старой хате, свил себе гнездо на кровле терема.

Единственного сына своего Земовида отец тоже воспитал так, чтобы не забывал он обихода земледельцев и наравне с бедняками умел довольствоваться малым, не боясь ни холода, ни голода, ни тяжкого труда.