Стародубская война (1534—1537). Из истории русско-литовских отношений - [10]

Не смогла Литва в должной мере воспользоваться и своим перевесом в военной силе, которым она обладала в течение всего лета на границе с Москвой. При этом виленские политики были прекрасно осведомлены (благодаря перебежчикам и шпионам) о слабой защищенности западных московских рубежей. Мстиславский державца Юрий Зеновьевич доносил королю 4 июля, что его «шпекги», вернувшиеся 30 июня «из заграничья», сообщили, что в Смоленске ожидают прихода кн. Андрея (Старицкого. — М. К.) с воеводами, «а теперь… у Смоленску людей прибылых никого нет», только «у Вязьме, поведают, пять тисеч стоит москвы с татары каширскими»¹²⁷. Сходную информацию сообщил в Полоцке польский жолнер Войтех, бежавший 2 июля из московского плена; он ярко обрисовал тревогу в Москве по случаю ожидавшегося крымского набега и отметил, что «люди вси стоят от татар на берегу», а «от литовского рубежу нигде людей не поведает», только в Дорогобуже 700 детей боярских да в Вязьме «невеликие люди»¹²⁸. С такими силами воеводы, конечно, воздерживались от «зачепок» в отношении литовцев, ибо «вельми ся боят войска литовского»¹²⁹.

Известия о военных приготовлениях Литвы побудили московское правительство принять некоторые ответные меры: 22 июля «по смоленским вестям, что королевич из Менска вышел со многими людьми, а хочет быть к Смоленску, и князь великий по тем вестям велел быть в Вязьме воеводам из Боровска», а из Вязьмы ряд воевод был переведен в Дорогобуж и Смоленск¹³⁰. Но все это было лишь перегруппировкой наличных сил на западном рубеже, а не их пополнением. Основные же силы, судя по разрядам, находились в июле 1534 г. на берегу Оки — против крымцев¹³¹. Очень слабо в июле — августе было прикрыто псковское пограничье, оборона которого ограничивалась по существу заставами и сторожами. По сведениям псковских перебежчиков, дьяка Родивона и его спутников, прибывших 12 сентября в Полоцк, общая численность сил, которыми располагали новгородские и псковские наместники, не превышала 1100 человек. Даже после известия о возможном нападении полочан на Великие Луки никакого подкрепления в Псков и Новгород не было прислано, воеводы должны были обходиться наличными силами: на московской дороге, близ Лук, были выставлены заставы (всего 800 человек). А в Опочке находились 15 «детей боярских старых, который вжо не могут на службу ездити»: пришлось нанять «без ведома великого князя полтораста пищальников» и послать туда; в самом Пскове с наместником кн. М. И. Кубенским оставалось лишь 40 «голов»¹³².

Если литовское командование, зная о таком состоянии обороны вражеской границы и получая известия о новых вспышках борьбы за власть в Москве¹³³, медлило с началом боевых действий до последней декады августа, то виной тому была слабость военной организации Великого княжества и крайне низкая дисциплина в войсках. Еще 20 июня 1534 г. король издал универсал с призывом на военную службу: в нем регламентировались отношения войска с населением, запрещалось мародерство, от ратников требовалось послушание гетману Ю. Радзивиллу¹³⁴. А королева Бона, стараясь поднять боевой дух воинства и укоряя панов за промедление, в послании Ю. Радзивиллу от 25 июня увещевала: «…надлежит, чтобы все, кто в этом походе должен участвовать, не с уязвленной и смущенной душой, но бодрые за твоею милостью последовали и за свое право, за веру и детей с неприятелем сразились…»¹³⁵.

Но распоряжения и увещевания мало помогали. В лагере гетмана под Минском царила неразбериха; Ю. Радзивилл не мог добиться повиновения от своих подчиненных. В послании от 20 июля король торопил гетмана с окончанием переписи войска и выступлением в поход¹³⁶. В другом послании (от 28 июля) Сигизмунд был вынужден — по жалобе Ю. Радзивилла — потребовать от жемайтской шляхты должного подчинения приказам гетмана¹³⁷.

Но и после этого Ю. Радзивилл не мог восстановить порядок во вверенных ему войсках: в августе он жаловался королю, что после смотра «многии люди з войска нашого… прочь отъехали, а который ест(ь), тыи силное непослушенство… (к гетману. — М. К.) мают(ь)», жемайтов гетман вообще потерял из виду и т.п.¹³⁸

Помимо слабой дисциплины задержка наступления объяснялась также крайней нерешительностью и осторожностью литовского командования. Еще в начале августа, вскоре после смотра, гетман послал к Быхову и далее к московской границе авангард во главе с А. Немировичем и В. Чижом, но, получив от Мстиславского державцы известие (впоследствии не подтвердившееся) о появлении будто бы у Смоленска большого московского войска, вернул передовой отряд к Могилеву и сам двинулся туда же¹³⁹. Эти колебания гетмана, то и дело запрашивавшего из Вильны новых инструкций, вызывали неудовольствие короля¹⁴⁰. Из состояния нерешительности Ю. Радзивилла вывело прибытие в его лагерь (находившийся тогда в селе Дулебы Любошанской волости) знатных московских беглецов — князя Семена Вельского и окольничего Ивана Ляцкого, от которых гетман «о людех и о справе земли Московское доведал»¹⁴¹.

Бегство в Литву в начале августа С. Ф. Вельского и И. В. Ляцкого и последовавшие за этим аресты ряда князей литовского происхождения (М. Л. Глинского, И. Ф. Вельского, Воротынских и др.) означали во внешнеполитическом плане, по вероятному предположению А. А. Зимина, победу «партии» войны с Литвой