Старинные эстонские народные сказки - [76]

Маленький Пяртель рос здоровым и румяным, родителям на радость. Когда ему исполнилось десять лет, его отдали в пастушки к богатому хозяину. Хозяева были довольны смирным и тихим мальчиком, который никогда их не сердил. Когда он уходил из дому, мать сунула ему в карман коробочку с яичком и велела хранить подарок крестного как зеницу ока. Пяртель так и делал.

На выгоне росла большая липа, а под нею лежал валун. Это место очень полюбилось мальчику; летом не проходило дня, чтобы он не посидел здесь на камне под липой. Тут же он съедал кусочек хлеба, который ему по утрам давали с собой, а из маленького родника, протекавшего неподалеку, утолял жажду. С другими подпасками, любившими побегать и пошалить, Пяртель не дружил.

А люди дивились тому, что нигде в окрестностях не было такой сочной травы, как между камнем и родничком. Каждый день стадо маленького Пяртеля паслось на этой лужайке, а на другое утро трава здесь опять стояла такая, точно это был некошеный луг, а не выгон.

Если Пяртелю случалось в жаркий день вздремнуть на камне, он всегда видел чудесные сны; даже проснувшись, он еще слышал приятные звуки волынки, пение и с открытыми глазами продолжал видеть сон. Камень под липой стал ему дорог, как друг. По вечерам мальчик расставался с ним неохотно, а утром с радостью возвращался к любимому месту.

Когда Пяртелю исполнилось пятнадцать лет, пришлось ему уйти из пастушков. Хозяин нанял его батраком, но никогда не заставлял делать тяжелую работу, которая была бы мальчику не под силу. По воскресным дням и в теплые летние вечера, когда деревенские парни и девушки шумно веселились, Пяртель не шел к ним, а, погруженный в свои думы, уходил на выгон, под старую липу, и оставался там иной раз до полуночи.

В один из воскресных вечеров он снова сидел на камне, играя на губной гармонике. Вдруг из-под камня выползла молочно-белая змея, подняла голову, будто прислушиваясь к музыке, и поглядела на Пяртеля острыми глазками, сверкавшими как огненные искры. Потом это повторялось часто, и Пяртель, как только выдавалась свободная минута, спешил к камню, чтобы снова увидеть красивую белую змею. А змея так к нему привыкла, что не раз обвивалась вокруг ног мальчика.

Пяртель стал уже взрослым юношей. Родители его умерли, а братья и сестры жили далеко, виделись с братом редко да и мало что знали друг о друге. Дороже братьев и сестер стала для юноши белая змея. Днем он постоянно думал о ней, а ночью почти всегда видел ее во сне. Поэтому зимой, когда выпал снег и землю сковал мороз, он сильно скучал. Когда же весеннее солнце растопило сугробы и отогрело землю, Пяртель поспешил к своей липе, хотя на ветвях ее не было еще ни одного листочка.

И — о радость! — как только он принялся изливать свою тоску игрой на гармонике, белая змея выползла из-под камня и стала играть у его ног. Но Пяртелю показалось, будто по ее щекам скатились слезы, и это его опечалило.

Теперь он стал ходить к камню, не пропуская ни одного вечера, и змея становилась все смелее и доверчивее, иногда позволяла даже себя погладить. Но чуть только Пяртель попытался ее поймать, как она быстро выскользнула у него из рук и скрылась под камнем.

В канун Иванова дня, когда все деревенские от мала до велика отправились к кострам, Пяртель не посмел отстать от других, хотя сердце и влекло его в совсем другую сторону. Однако в самый разгар гулянья, когда кругом пели, плясали и веселились, он потихоньку отделился от остальных и быстрым шагом направился к липе; это было единственное место, где его сердце могло найти покой.

Приближаясь к липе, он заметил, как возле камня вспыхнул яркий огонек. Это его поразило: он знал, что в этот час людей там быть не могло. Но когда он подошел к дереву, огонек потух, и ни золы, ни угольков нигде не осталось. Он опустился на камень и стал, как обычно, играть на губной гармонике.

Вдруг из-под камня опять блеснул яркий свет — это светились глаза белой змеи. Змея выползла, стала играть у ног Пяртеля, позволила себя погладить и все время пристально смотрела ему в глаза, точно хотела что-то сказать.

Незадолго до полуночи змея ускользнула в свою норку, под камень, и больше не явилась на звук Пяртелевой гармоники. Но когда он, спрятав гармонику в карман, собрался уйти, листья липы странно зашелестели на ветру и шелест их зазвучал в ушах юноши как человеческий голос. Пяртелю показалось, будто он слышит слова:

Не разбей яичко счастья,

У него хрупка скорлупка!

Горе твердо и жестоко.

Торопись настигнуть счастье!

Тут на Пяртеля напала страшная тоска, сердце у него словно разрывалось. О чем он тосковал, он и сам не знал. Крупные слезы полились у него из глаз, и он вздохнул: «Чем поможет горемыке волшебное яичко! Нет ему счастья на земле! Я уже с детства чувствую, что мне с другими людьми не по себе: они меня не понимают, и я их не могу понять. То, что их радует, меня печалит. А что может мне принести радость, я и сам не знаю, — тем более другие. Моими крестными были богатство и нищета, поэтому, наверное, мне никогда и не стать таким, как все остальные люди».

Вдруг вокруг него вспыхнул такой ослепительный свет, точно старую липу и камень озарило яркое солнце. Пяртель зажмурился и несколько минут не мог открыть глаз, потом стал понемножку приподнимать веки, пока глаза не привыкли к свету. Рядом с ним на камне стояла женщина необычайной красоты, в белоснежном платье, словно ангел, сошедший с небес. Из уст ее послышался голос, звучавший прекраснее соловьиного пения.