Старики-разбойники - [9]
– Хороший скульптор этот Майоль?
– Конечно, он не Роден, – тоном знатока ответил Николай Сергеевич, – но мастер интересный.
– Ясно. Плохого здесь держать не станут. Обожди меня! – И Валентин Петрович заспешил к смотрительнице зала, бодрой старушке, которая зорко следила за тем, чтобы посетители не хватали руками произведения искусства.
– А вы не боитесь, – спросил Воробьев, – что кто-нибудь украдет вот те маленькие статуэтки?
Смотрительница охотно вступила в разговор:
– Одну уже украли! Но теперь с этим покончено. Теперь все статуи приморожены к постаментам!
– Как приморожены? – с профессиональным интересом переспросил инженер Воробьев.
– Очень просто – сжатым воздухом! – объяснила старушка.
– Спасибо! – Воробьев вернулся к Мячикову.
– Скульптуры отпадают в принципе – они приморожены к постаментам.
– Очень хорошо. Значит, их никто не стащит! – злорадно отозвался Мячиков, любуясь в этот момент картиной Матисса.
Валентин Петрович тоже посмотрел на картину и возмутился:
– Что ты в ней нашел? Она такая здоровенная!
– О картинах не судят по размеру! Дай мне спокойно смотреть! – взмолился Николай Сергеевич. – Я тут давно не был. Я хочу получать удовольствие!
– Мы здесь не за этим! – напомнил Воробьев.
Но Мячиков упорно стоял на своем:
– Лично я пришел сюда потому, что люблю смотреть картины!
– Ну хорошо, хорошо! – уступчиво сказал Воробьев, понимая, что к ценителю живописи нужен деликатный подход.
Следующей картиной, у которой Николай Сергеевич застрял надолго, был «Оперный проезд в Париже» Писсарро.
Валентин Петрович покорно дожидался, пока Мячикову не надоест глазеть на Париж.
– Это моя любимая вещь! – умилялся Николай Сергеевич. – Валя, спасибо, что ты меня сюда привел! Ах, как хорошо! Как жаль, что мы редко бываем в музеях, засасывает нас текучка! Нет, надо чаще встречаться с искусством. Искусство – это единственная непреходящая ценность.
Воробьев немедленно отреагировал:
– Конечно, картина великовата, но тебе я верю! У тебя хороший вкус! Вот эту картину мы и возьмем!
– Но я не хочу красть картину! – завопил несчастный следователь.
Посетители обернулись на него с недоумением. Кто-то засмеялся.
– Не ори! – обозлился Воробьев. – Чего ты разорался!
Мячиков рванулся к выходу, но Воробьев догнал его и сказал успокаивающе:
– Ну ладно! Не нервничай! Пойдем посмотрим выставку Рембрандта!
– Я пойду, но только с одним условием! – строго предупредил Николай Сергеевич. – Если ты еще хоть раз посмеешь...
– Не посмею! – кротко пообещал Воробьев.
В рембрандтовском зале висело семь картин. При виде великих полотен на Мячикова снизошло благоговение. От картины к картине он стал переходить на цыпочках!
– Маленьких только две! – заметил Воробьев.
– Ты опять за свое? – вскипел Мячиков.
Воробьев невинно пожал плечами:
– Какая из картин тебе больше нравится – та, где изгоняют из храма, или «Портрет молодого человека»?
– Не скажу! – уперся Мячиков.
– У молодого человека рама красивее! – вслух размышлял Валентин Петрович. – Красть нужно, конечно, Рембрандта. Тогда это на самом деле будет преступление века!
Мячиков молча побежал к выходу. С перепугу ему казалось, что все посетители музея смотрят не на шедевры, а на него. А герои картин тоже глядят не туда, куда им положено, а только на него, на Мячикова. Ему мерещилось, что бронзовые всадники, восседающие на бронзовых конях, указывают на него бронзовыми пальцами. Ужас объял Николая Сергеевича.
Современная проза, так же как современный кинематограф, не может обойтись без видений, снов и кошмаров, которые мучают главное действующее лицо. Только благодаря им, то есть видениям, снам и кошмарам, удается проникнуть в труднодоступный внутренний мир героя.
Итак, ужас объял Мячикова. Ему почудилось, что одна из бронзовых лошадей подняла копыто, поддела им бронзовое ядро, на которое опиралась до этого много веков, и изо всех сил пульнула этим ядром прямо в него, в Мячикова. Ядро летело, набирая скорость. Но в самый последний момент Мячиков изловчился, выставил вперед ногу и ловким ударом отправил ядро обратно. Оно заскрежетало, загудело и, изменив направление полета, угодило кавалеристу в лоб. На лбу сразу же вздулась гигантская металлическая шишка. Статуя пошатнулась и выругалась по-итальянски.
Опасность была велика, и Мячиков побежал, спасая шкуру. Сзади надвигался грозный цокот копыт. Два бронзовых наездника – кондотьер Коллеони работы скульптора Верроккио и кондотьер со страшной фамилией Гаттамелата работы Донателло – скакали за Мячиковым по залам музея. Несмотря на свои шестьдесят лет, Николай Сергеевич мчался как ракета-носитель, заткнув при этом за пояс пушкинского героя. За Евгением гнался всего-навсего один медный всадник, а за Мячиковым – два! В воспаленном мозгу Николая Сергеевича блеснула удачная мысль. Он вспомнил, что лошади не умеют скакать по лестницам, и устремился вниз по мраморным ступеням...
При выходе из музея дежурил милиционер. Мячиков подхалимски сказал ему:
– У меня ничего нет!
Милиционер поглядел на запыхавшегося старика, как на ненормального, и был почти прав.
Мячиков выскочил на свежий воздух, ждать Воробьева не стал и припустился по улице подальше от музея.
