Старая русская азбука - [7]

ПОЛЯКИ

Часто вспоминаю виденный в детстве польский фильм. Германия, автомобильные гонки, польская команда: 1 сентября 1939 года. В окружении ненависти и тишины они тихо поют польский национальный гимн. Обычные люди, им не нужно ничего знать про Юзефа Бека и Берёзу-Картузску, им достаточно оставаться самими собой, когда убивают их страну.

ПРЕКЛОНЯЮСЬ И ГОРЖУСЬ

Шекспир. Гамлет. Пер. Б. Пастернака. М., Л., 1942. 50000 экз. Подписано к печати 7 августа 1942 года. Эти дни катастрофы под Харьковом и страшного отступления к Сталинграду. И дни страшного же приказа от 28 июля 1942 года «Ни шагу назад».

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

Мой отец и моя мать были в оккупации и много рассказывали о ней.

Мой отец видел наших убитых солдат.

Моя мать видела предательство людей и выдачу наших солдат в плен.

На всю жизнь запомнила она, что при долгом голоде сразу есть нельзя. Как немцы грабили их. Как моя бабушка, рискуя, сопротивлялась грабежу. Как немцы вешали.

Запомнила, как наш солдат в бою защищал их, сидящих в подвале.

ХОЛОКОСТ-2

Я очень сопереживаю Холокост. И не только потому, что я юдофил.

И мне очень жаль, что мы, русские, преступно перед памятью нашего народа – не объяснили сами себе, что над нами нацистами был учинён Холокост-2.

СВЯЩЕННЫЯ МОИ ИДЕИ

Когда началась война, антисталинисты стояли перед выбором: быть последовательными – и выступить на стороне Гитлера и против исторического (если угодно – биологического) большинства своего народа. Или быть людьми и помочь своему народу, чем можно, заткнув себе в задницу свой священный антисталинизм. А после войны вынуть его вновь наружу. (Ни одного слова иронии в этом тексте нет.)

БЕЛОРУССИЯ

Мой покойный отец, в 10 лет оказавшийся в оккупации, был бы счастлив от нынешнего Дня Победы и Бессмертного полка.

Кроме опыта оккупации, война для отца была и в образе того, что она оставила после себя под Могилёвом (Быхов), что он видел, служа в армии в 1950–1954 гг.

Одно из его главных мне завещаний – святое почтение к героическому и мученическому белорусскому народу. Низкий поклон!

БЕСЛАН

Утром 1 сентября 2004 года я выехал из дома, который мы снимали на лето, в 9.30. Поскольку мне предстояла целая рабочая неделя вдалеке от Москвы, я заехал на детскую площадку попрощаться со своими тогда двухлетними детьми, которых уже давно увела гулять их нянька.

Настроение моё было подавленным: только что по радио объявили, что в Беслане террористами захвачена школа вместе с детьми. Отец няньки принадлежал к одному из близ живущих к Беслану северо-кавказских народов и я, прощаясь с девочками, не удержался и поделился с ней ужасной новостью. К моему огромному удивлению, она отреагировала так, словно уже всё знала – совершенно спокойно. «Да, осетин захватили», – холодно уточнила она. Я подумал тогда, что она очень хорошо знает географию.

Только потом я стал задумываться о том, насколько мы были безумно, самоубийственно доверчивы. Сарафанное радио резни оказалось сильнее всех мер безопасности.

Гг

Голод: Павел Филонов

Павел Николаевич Филонов родился в Москве в семье мещанина, то есть в семье формально по сословной принадлежности выше, чем абсолютное крестьянское большинство в тогдашней России. Но от этого большинства конца XIX века, тесно интегрированного с городской жизнью через сезонное «отходничество» на заработки в городе, а то и просто живущего, как нынешние мигрантские массы, на два дома, – семья Филонова вряд ли чем-то отличалась.

Это была единая московская пролетарская и деклассированная среда, делившая свою жизнь между нищетой, тяжёлым трудом, кабаком и подкормом из деревни. Было в жизни этого городского пролетариата одно, самое светлое обстоятельство, которого почти начисто была лишена сельская жизнь. В ней был шанс на изменение своей социальной судьбы: реже – шанс на подъём и выход в купеческое состояние, чаще – шанс на достижение личной социальной свободы на военной или гражданской службе, интеллигентной работе, равно открывавшихся после получения среднего и специального образования, возможность которого давал только город.

Павел Филонов, борясь за жизнь и личную свободу, получил в Москве и Санкт-Петербурге начальное и минимальное специальное образование, рано избрав путь художника. Сколь мало бы ни было его художническое образование, он в полной мере овладел рисовальным ремеслом, для художников не частое дело – рисовальщиков среди живописцев немного. Попытки получить нормативное высшее художественное образование долго не удавались, а затем – уже стали лишними, – когда прямой путь Филонова к творчеству в ряду других новых художников уже был открыт. Мегаполисы и столицы, пожирая несметное множество судеб и подчиняя себе массы мигрантов и «отходников», ищущих счастья и достатка, по крайней мере, открывают перед подвижниками и талантами гораздо более прямой путь, чем простые губернские города. Их особая культурная и карьерная жизнь тоже богата, но не сравнима по скорости с беспрецедентным аферизмом столиц. Но одни парвеню повторяют карьеры Жюльена Сореля из стендалевского «Красного и чёрного» или Жоржа Дюруа из мопассановского «Милого друга», а другие становятся рабами своего дара, отдавая ему всю жизнь и все её столичные шансы. Филонов выбрал последнее. Наверное, он просто не имел такого выбора и просто никогда не колебался, ибо по главным чертам своего характера был идеократом, учителем и столпником, который вне искусства превратился бы в создателя секты.