Старая дорога - [131]

Вернулся Иларион на базу в добром настроении. Вернулся, а там Геннадий. Сидят с Анной, чаек попивают. Орнитолог, как всегда, балагурит, Анна улыбается его словам, а у самой глаза грустные. Это Иларион сразу приметил и встревожился.

— Жду-жду, а ты не являешься, — Геннадий пожал холодную руку Илариона. — Вот и приехал сказать, что хозяин не хочет больше ждать. Да и проститься заодно.

— Как проститься? Или в отпуск?

— В управление переводят, в город.

— А говорил, скукота там.

— Говорил. Мне сейчас надо диссертацию писать. С годик посижу в городе, а после защиты опять на волю.

— Сюда вернешься?

— Видно будет, что наперед загадывать.

— Так, — согласился Иларион и сообщил: — Меченый отыскался.

— Да ну?

— И где?! В Чилимном. Счас вот гуся шарил, да и напоролся на рытвины. Посидим, можа, ночку-другую?

— Нет уж, уволь. Утром уезжаю.

— Ну-ну. Придется с поселковыми договариваться. Одному не одолеть.

11

Съездил Иларион в город, нашел Геннадия и вместе с ним купил двух кобельков, в чем-то похожих один на другого. Хозяин, бородатый тучный мужчина, стал укорять Геннадия:

— Ты что же это глаза не кажешь. Давно бы сбыл, да слово тебе дал, а нарушить его не могу. Хожу за ними, обжорами, кормлю, а слово не могу не сдержать, — ворчал он. — Да и в плохие руки не хочется отдавать.

Кобельки меж тем спокойно лежали рядышком и любопытно глазели на незнакомцев.. Один — ему Иларион сразу же кличку нашел, Барс, — толстомордый, пушистый и был похож на огромного котенка. Второму, с черной спиной и желтыми подпалинами на боках, долго не мог придумать. И лишь со временем, спустя месяц, когда выявился ярый, взрывной характер кобелька, назвал Ураганом. Но это имя не прижилось, и его все приезжие, Анна, да и сам Иларион переиначили для краткости в Ургана. Так Урганом и остался.

Из него образовался грудастый напористый гончак. Он вихрем налетал на зверя, валил с ног. Вид у него был грозен, надбровья кустились, как у сердитого мужика.

А легаш Барс крупнее вымахал, с морщинистой мордой, отвислыми ушами-рукавицами. И добряк, несмотря на свой огромный рост и грозную кличку. Было раз, Иларион тому случаю и поныне не перестает удивляться, загнал Барс енота, повалил, прижал лапами к траве и беззлобно помахивает хвостом. А потом началось совсем непонятное: стал играть с енотом, блох в шерсти выискивать. Нет в Барсе кровожадности.

Когда Иларион купил обоих кобельков и возвращался на базу, он договорился с поселковыми охотниками устроить по перволеду облаву на Меченого.

Щенки глупые, понятно, в облавной охоте принять участия не могли, поэтому и о гончих было заранее обусловлено.

Иларион вспоминает о том предприятии, как о кошмарном сне. Накануне он сходил на Чилимный и удостоверился, что Меченый никуда не откочевал.

В назначенный час оцепили гривку полукругом с низовой стороны, чтоб зверь шел с ветру и духа человечьего не учуял.

До мельчайших подробностей Иларион помнит ту охоту. Три старых гончака сразу же напали на след и подняли Меченого. По переливчатому лаю собак было ясно, что Меченый не кинулся наутек, а засел в завале и отбивается от наседавших собак. Случается и такое на облаве. Но прошел час, на исходе был другой, а собаки не могли сдвинуть зверя с места, будто на приколе сидели. Это нарушало все правила гона и охоты.

Тогда было решено брать зверя с подхода. И едва охотники вышли из своих укрытий, коротко и обреченно вякнула одна из собак. На подходе к зверю вторая собака коротко взвизгнула. И в тот же миг Меченый покинул завал и метнулся в верхний конец гривы. Одинокий неуверенный лай сопровождал его некоторое время, а затем и он стих.

Наступила жуткая тишина. Что это означало, охотники поняли, когда подошли к завалу, где так долго хоронился Меченый. На облитых кровью камышах лежали перекусанные пополам два черно-белых кобеля-гончака, а третий, выпачканный кровью этих двух, поджав хвост, виновато отводил глаза от людей.

12

Такая вот долгая и жестокая вражда жила между человеком и зверем. Оттого-то, увидев Меченого на веранде, и потянулся Иларион к ружью. Его гневный порыв, желание расквитаться за четвероногих помощников и положить конец ненужной вражде и новым жертвам были естественны и понятны.

Но первая вспышка гнева была потушена рассудком: выстрелом можно спугнуть все звериное стадо и погубить его.

Иларион терпеливо ждал конца непогоды. Дни, проведенные взаперти, были невыносимы. Лишенный возможности привычно и громко разговаривать, двигаться, делать дело, Иларион изнывал от безделья, часами лежал на кровати, подолгу стоял у окна. Ему надоело и лежать, и выстаивать у окна чуть ли не по колено в воде, перешептываться с Анной…

Первые признаки усталости природы означились к вечеру второго дня. Меж буйными наскоками шторма стали образовываться все большие и большие промежутки. Они ослабляли его гнев и силу.

В эту ночь Иларион с Анной спали крепко и до солнца — сказалось нервное напряжение штормовых дней. Когда пробудились они, все вокруг было залито ярким светом. И — ни шороха за стеной.

Иларион, отыскивая сапоги, пошарил руками у кровати, но увидел, что воды в избе уже нет, и, не одеваясь, в подштанниках и белой нижней рубахе, прошелся к окну по сырому полу.