Старая дорога - [128]

После загона мокрые от быстрого бега, потные и усталые, охотники выкуривали по сигаретке и приступали к кольцеванию. Иларион аккуратно выпутывал птицу, а Геннадий сажал ей на лапку алюминиевое кольцо, после чего ее отпускали.

— Работаю вот, вроде-ка дело делаю, — неспешно выпутывая нарядного селезня, рассуждал Иларион, — а на что все это? Я привык, чтоб от любого труда польза была. Не лично мне, конешно. Вообще… Вот окольцуем счас, к примеру, селешка этого, через год-другой сообщат, мол, добыли его в Африке, али еще где. Ну и что из того?

— Ну, как бы тебе короче ответить? — Геннадий, всегда веселый, серьезнеет. Говорит убежденно: — Во-первых, мы пути лёта определяем. И с теми государствами, где наша дичь зимует, договоры по охране заключаем. Во-вторых: продолжительность жизни птиц изучается. Самая же главная цель наша: сохранить вид. По данным науки определяют и устанавливают сроки охоты, численность отстрела. Надо наблюдать, записывать, сравнивать. Завел бы и ты, Иларион Николаевич, тетрадь да все интересное заносил туда.

— Куда уж мне.

— Не скажи. Еще Пришвин говорил, что следопыт из простого народа стоит одного или даже двух хороших ученых.

— Это кто же такой будет?

— Не знаешь? Такое я тебе не прощаю. Кого-кого, а мудреца Пришвина знать ты обязан, поскольку на природе живешь. Я тебе его книги привезу. Прочти. И в первую очередь «Календарь природы». Тебя эти книги многому научат.

Выходило по словам Геннадия, что и он, Иларион, может помочь науке. Странный человек Геннадий. И занятный. Как-то после загона, отдыхая возле камышового завала, он подобрал целый султан ажурных перьев, когда-то украшавших голову белой цапли, воткнул их за рант фуражки и, артистически откинув правую руку, продекламировал:

Ты некрасива, сказал бы эстет, —

Губы не те и глаза узковаты,

Скулы большие, в них мягкости нет.

Что-то еще… И вообще, не звезда ты!

Иларион от неожиданности оробел. Спросил уважительно:

— Неужто сам сочинил?

— Да нет, тут один… товарищ. А знаешь, вот этими перьями, их эгретками по-французски называют, в старину светские модницы шляпки украшали. Из-за них белую цаплю на нет было выбили.

Геннадий говорил еще о чем-то, пытаясь свести разговор на другое, но Иларион по глазам видел: сам пишет.

Вечером, укладываясь спать, он сказал Анне:

— Геннадий-то стихи сочиняет.

— Ну и что?

— Как — что? Человек стихи пишет, а ты… Не упомню вот, как он… Про глаза и большие скулы. Про тебя будто.

— Будет болтать-то…

Щенка Геннадий привез в следующий приезд. Было ему месяца три, не меньше. Шерсть блестела, будто мебель, натертая полиролью, а морда добродушная, как у мужика после ста граммов. Занятный, одним словом, щенок.

— Порода эта… — Геннадий долго нахваливал щенка, а под конец пообещал: — Ты не смотри, что мал. Вымахает — конуру придется перестраивать.

Но Черный (не называть же его Ньюлендом, язык свернешь!) росточком не удивил, но ловкостью и сообразительностью радовал Илариона, и не раз.

С малого возраста пристрастился он к охоте. Увидит, бывало, ружье — дрожь по телу, а глазами так и просит, так и умоляет: возьми, мол, — не пожалеешь.

Какой там жалеть! С появлением Черного Иларион вдвое удачливей стал. Ни одного подранка Черный не упускал. И в какие бы чащобы ни упала сбитая утка, отыщет непременно. И не раз замечал Иларион за собакой такую собачью хитрость. Если с выстрела али с дуплета падают две-три птицы, Черный вначале отыщет подранки, а уж потом подберет неподвижно лежащую дичь.

В воде, бывало, любит лазить — хлебом не корми. Ни лед, ни тина болотная ему не помеха. В полынью надо — бросается. Водолаз, да и только!

Клад достался Илариону. Он так и говорил всем, а Геннадия встречал всякий раз, как брата родного, — не всякий такую радость другому доставит. И о чем бы Геннадий ни попросил, Иларион все с большой готовностью исполнял.

И вот эту редчайшую собаку Меченый порешил.

…Иларион смотрит в окно, на веранду, видит перед собой мерзкую кабанью морду, и злость с новой силой душит его. Вогнать бы пулю в это обтянутое жесткой, как подошва, шкурой тело, поквитаться с убивцем за Черного.

Но теперь Иларион, даже в гневе, не потянулся за ружьем, как это сделал он в первую минуту. Права Анна, никуда на этот раз зверь от него не укроется. Вот сойдет вода, тогда не опасно выстрелом спугнуть стадо, скопившееся на базе. А пока — нельзя. Анна вовремя остановила его. Сам-то он по злобе на Меченого в первый миг и не сдержался бы.

Как сейчас видит Иларион растерзанного Черного.

Шли они с утрянки, на поясе в ремешках-петельках болтались четыре кряквы. Черный трусил впереди. Упредив хозяина, он ожидал его на тропе, а потом вновь уходил вперед.

Уже и радиоантенна над гривкой показалась, оставалось перебрести ильмешину, а там посуху до базы ходьбы пять минут.

В тот самый момент, когда Иларион подошел к ильмешине, Черный заволновался: оскалил белые ряды зубов, ощетинил шерсть на загривке. Не успел Иларион заменить патроны с дробью на жакан, как на тропу выскочил кабан. Не знал охотник, что перед ним Меченый. Потом уже, по приметному следу, опознал его.

А пока у Илариона было устремление — как можно скорее перезарядить двустволку. Времени на это дело требуется на так уж много, но его больше чем достаточно, чтоб осторожный и проворный зверь скрылся в камышах. Меченый затрещал сухостоем. И в тот же миг в Черном проснулся преследователь. С озорным визгом он бросился следом.