Старатели - [5]

— Ну, как? — спросил Усольцев, заглядывая в деревянную тарелку через плечо старателя.

— Погоди, — пробурчал старатель, продолжая мыть.

Гальки он все выбрал и бросил. Попалась одна, черная, тяжелая. Он попробовал ее на зуб и тоже бросил. Наконец в лотке остались только шлихи — золотоносный песок, освобожденный после промывки от посторонних примесей. Старатель осторожно смыл их и вгляделся: на темном поле лотка блеснули три крохотные золотинки. Лотошник пальцем собрал их в группу, посмотрел, подняв лоток к самым глазам, и вдруг, озлобясь, плюнул на них и с размаху шлепнул лоток в воду.

— Что? — спросил Усольцев. — Плохо?

Лотошник, видимо, приняв эти слова за издевку, вскочил, как ужаленный, но, узнав Усольцева, бойко, с цыганским выговором, поздоровался, сверкнув зубами:

— Здравствуйте, товарищ начальник! Золото мою и... судьбу проклинаю, — он сорвал с головы фуражку, тряхнул кудрявой головою.

— Что так?

— Да как же! — под прищуренными лукаво дрожащими ресницами цыгана весело заблестели разбойные глаза. — Земли вон ведер сто промыл, а золота и полведра нет.

Усольцев изумленно посмотрел на цыгана, оглянулся на Жмаева, и оба они захохотали.

Вдруг лукавые глаза лотошника недобро сверкнули.

— Смеетесь?! Мене не смешно. Мене горько... Обманули, теперь смеетесь?! — визгливо закричал он. — Вербовали — золотые горы сулили! «Какао, — передразнивая кого-то, загнусавил цыган, — крупчатка, папиросы, спирт, золото...» Где? Первый раз попался ромэно. Научили! — кланяясь, издевательски благодарил он. — Спасибо!

Он озлобленно бросил фуражку под ноги.

— Пенья, каменья, вечная мерзлота... Убегу! — закричал он. — Убегу! Пропадай мой аванс за «Главным золотом»!

— Пожалеешь, — любуясь цыганом, сказал Усольцев.

— Что пожалею? — удивился цыган.

— Аванс, — моргая от подступающего смеха, сказал Жмаев. — Пропадет, паря, твой аванс за «Главзолотом».

— Иди к десятнику, — предложил Усольцев. — Он тебя в артель поставит.

— Не пойду! Убегу! Это ты запомни. В артель... Я не в артель вербовался, а на золото.

— Ну... как хочешь.

Усольцев обошел яму и, не оглядываясь, пошел в верх пади.

Цыган посмотрел им вслед, подумал и стал ловить отплывший лоток.

— Убежит? — спросил Усольцев.

— Убежит, — сказал Жмаев, расстегивая воротник синей рубашки.

— Жалко! Веселый парень.

— Ворюги они.

— Ну, знаешь... — Усольцев не договорил: из-за кустов и старых галечных отвалов вырвался отчаянный крик:

— А-а-а! И-и-и!..

Так кричал и Чи-Фу, когда его потянуло в прорву.

Усольцев взглянул на спокойно, с открытым ртом слушавшего Жмаева и, перескакивая через лужи, ломая засохшие, подрытые старателями кустарники, бросился к отвалам.

А там, на отвале, у тяжелой железной баксы — колоды, четверо старателей с гамом и хохотом тащили за руки и за ноги оравшего и бившегося человека. Они подтащили его к баксе и несколько раз обмакнули свисающий зад его в воду.

— Теперь на костер, сушить! — крикнул худенький и юркий, как мышь, старичок, подпрыгивая и взмахивая маленькими руками.

— Что такое? — спросил взбежавший на отвал Усольцев.

Старатели, увидев его, бросили на песок мокрого человека и рассыпались кто куда. Человек поспешно вскочил и расторопно завозился у баксы.

— Что здесь такое? Ты чего? — спросил Усольцев.

— Камни вот... выбираю, которые на бут[1], а которые так выбрасываю.

— Кто кричал?

— Где? — с простодушным удивлением спросил старатель.

— Как «где»? Здесь кричали.

— А-а... Это на обед кричали.

Жмаев локтем толкнул Усольцева и показал на мокрые шаровары старателя.

— В баксу макали, — объяснил Жмаев. — Он и ревел.

— А народ где? — спросил старателя Усольцев.

— Вон обедают, — не поднимая глаз, кивком показал старатель.

В стороне от бакс, в тени чахленького куста, вокруг большой бадьи варева сидела артель.

— Что рано выпряглись? — спросил Усольцев.

— А? — отозвался старичок, обтиравший подолом рубахи деревянную самодельную ложку. — Рано? Ничо не рано. По солнышку.

— Старшинка где у вас?

— Старшинка? Егорша-то Бекешкин? А энто кто? — показал старичок на сидевшего перед Усольцевым мокрого старателя.

— Ты разве старшинка? — удивился Усольцев. — Какой же ты, к черту, старшинка, если тебя, как тряпку, в колоду макают?.. Рохля ты!

— Не меня одного. У нас по очереди. Всякого, который проигрывает в карты.

— Для этого вы и бросаете работу за час раньше?

Бекешкин хмуро промолчал.

Усольцев постоял, поглядел на старшинку, на артель и ушел с отвала к речке, на старательскую тропинку.

Проводив его глазами, старичок приложил руки, как трубу, ко рту, искусно сыграл военный сбор и весело, скопецки-тоненьким голосом запел:

Бери ложки, бери бак!

Хлеба нету — беги так...

Старичок положил себе в миску каши и, подмигивая товарищам на Егоршу Бекешкина, успевая хлебать из своей миски, весело приплясывал около старателей и в нос напевал какую-то. песенку. А когда подошел Егорша Бекешкин, старичок, все так же приплясывая, приблизился к нему, пригнувшись, шутливо, понюхал его и, сморщив уморительную рожицу, громко, под дружный хохот старателей чихнул.

— Что они здесь делают? — спросил Усольцев у Жмаева о баксочниках.

— Моют.

— На этих колодах?

— Баксы называются. На них вода льется по сплоткам, вон из той канавы. Вон на косогоре-то. Ну, в эти баксы бросают пески, а вода несет их и промывает.