Старатели - [4]

В 1928 году, после продолжительного затишья, здесь опять невесть откуда появились люди, привлеченные слухами об открытых в Мунге новых россыпях золота. Они вырубили тайгу, тут же кое-как соорудили жилища — и вот снова возник поселок.

Парторг Усольцев приехал в Мунгу 8 июня 1934 года. Он жил здесь уже пятые сутки, с упрямой настойчивостью изучал обстановку, но каждый день встречал его новыми сюрпризами.

Со старательской шахты «Сухой» он вернулся в свою маленькую квартиру-избушку, стащил с себя гимнастерку. Левый рукав был оторван по шву, вся грудь, начиная от воротника со следами недавно споротых петлиц, выпачкана глиною и зеленью сочной травы. Усольцев достал из бокового кармана партбилет, смятое московское командировочное удостоверение и тщательно разгладил документы.

Все еще свирепо колотилось сердце, исцарапанные руки горели, пальцы мелко подрагивали. Усольцев обтер руки и лицо платком и почувствовал саднившую, как от крапивного ожога, боль на левом виске. Заглянув в дорожное зеркальце, чтобы заклеить ссадину папиросной бумажкой, он увидел напряженно-злые коричневые глаза; правая, широкая — расплющенная кисточкой — бровь поднялась и в остром изломе трепетно дрожала; челюсти стиснуты, и крупные — в орех — желваки поднялись на смуглых щеках до мочек ушей. Усольцеву стало смешно.

— Что, брат? — вслух сказал он, насмешливо оглядывая себя в зеркало. — Испугался?

Он привел себя в порядок, надел френч и направился в поселок.

Поселок таежных старателей не похож был ни на одно село, ни на одну деревню, виданные до сих пор Усольцевым. Неряшливые избушки и балаганы, мазанки и крытые дерном шатры. Около избушек высокие пни, исщепленные на лучины. На огороженных пряслами дворах головешки свежезалитых костров. Поселок был без улиц и без переулков. По всему видно было, строился он спешно и легко, как стан кочевников.

На окраине, перед крутым спуском в широкую падь, изуродованную глубокими шрамами разрезов и обвалившихся ям, шурфов, дудок и выработанных шахт, Усольцев остановился, соображая, куда идти. Примерно в километре от него, по ту сторону пади, тяжелой громадой лежал берег.

Перед Усольцевым отчетливо, ясно встали причудливые очертания близко подступившего горизонта, угрюмые хребты, гололобые азиатские сопки.

Сибирь!..

Суровое горно-таежное Забайкалье...

Около кустарников, густо разросшихся на берегу мутно-желтой от приискового ила Мунги, Усольцев встретил Данилу Жмаева — коммуниста, забойщика старательской артели 14-й шахты. Это был высокий, атлетического сложения старатель. Он тащил из кустов с полвоза рубленной старателями ольхи.

— Здорово, Жмаев! — окликнул его Усольцев, сворачивая к нему. — Ты чего тут?

— Здравствуйте. Не подходи: тут шахта — сорваться можно.

— Где? — поспешно спросил Усольцев, отступая к дороге, оглядываясь кругом.

— А вот эта лужа-то. Это шахта затопленная.

Шагах в пяти от Усольцева светлела лужица, кругом заросшая осокой и молодым камышом, подернувшаяся от бережков зеленой плесенью.

— Это и есть шахта, — видя недоверчивый взгляд Усольцева, повторил Жмаев.

Он выбрал из хвороста длинную прямую вершинку и, осторожно подступив к луже, сильным взмахом, как дротик, бросил палку в воду. Палка булькнула и с вершиной глубоко ушла в воду.

— Это капкан! Что же ее не завалят? — спросил Усольцев.

— Огородить бы и то, — Жмаев махнул рукой. — А вот на прошлой неделе около «Сухой» шахты щаплыгинский жеребенок пасся. Подошел к такой же лужице попить, булькнул в нее, да только его и видели.

— Много их... таких?

— Луж-то? — Жмаев засмеялся, забрасывая лужу хворостом. — Вся Мунга ископана. И вверху, и внизу, до Унды.

— Ты сюда за этим и пришел? — помогая забрасывать, спросил Усольцев.

— Нет. Я на «Сухую», к Кешке Звереву. Трос хочу попросить у него.

— Ну, пойдем. Я туда же.

Жмаев поправил кучу хвороста, поставил в вершину ее сигнальную вешку и, путаясь в широких шароварах, догнал Усольцева около старых отвалов. Стараясь шагать в ногу с ним, спросил:

— Говорят, в воронку попал?

— Попал, — ответил Усольцев.

Жмаев снял брезентовую на вате шляпу, ладонью обтер белый лоб и привычным движением пальцев убрал с глаз черный вьющийся чуб. Сбоку глядя на Усольцева, он почувствовал в нем сильного и с уважением к этой силе сказал:

— Все-таки ты бы зря-то не прыгал в воронки-то. А то, знаешь... не долго ты у нас тут напрыгаешься.

— Я не зря прыгал.

— Ладно — вот так вышло. А то могло утянуть к черту в прорву.

— Ну, ты и сам прыгнул бы!

— Если дело верное — прыгнул бы, — согласился Жмаев. — А зря — нет, не полез бы.

— Вот ч-чудило! — Усольцев засмеялся, останавливаясь и оглядывая Данилу. — Ты что же, уселся бы там, на отвал, и стал думать: верное тут дело или нет?.. Так, что ли?

Жмаев опять снял шляпу и со лба до затылка провел по черной чубатой голове ладонью.

— А может, и... тоже бы прыгнул... Прыгнул бы! — решительно проговорил он.

В кустарниках им попалась еще лужа. Около нее Усольцев увидел сидящего на корточках человека и свернул к нему. Старатель мыл на лотке, выбирая из него гальки и внимательно рассматривая их на ладони, боясь, видимо, выбросить с гальками золотой самородок. Усольцев подождал, не оглянется ли старатель, но тот, увлеченный своим делом, не замечал его.