Становление - [63]

Тим горько вздохнул и продолжил.

— С течением времени детей становилось все больше и больше, город выделил для них это здание, чтобы Миранна могла и дальше заботиться о сиротках, деньги, пусть и не очень большие, ей так же выделяли. К тому времени она сама сильно покалечила спину — упала со второго этажа, едва не распрощавшись с жизнью. Чудом удалось ее спасти, только работать, тогда еще молодая и, довольно привлекательная, женщина больше не могла — после получаса бесконечной беготни по залу таверны, у нее начинались боли, от которых несчастная теряла сознание. А кроме как столы вытирать, ничего больше не умела… Уж и не знаю почему, но по прошествии какого-то времени Миранна изменилась — возможно потому, что денег не хватало, деток становилось все больше, да и свою жизнь устроить захотелось… А может она просто устала от бесконечного детского плача. В общем, детки, которых она находила, начали подворовывать, сама она устроила тут притон, в котором собирались "тени" — люди, днем скрывающие свое присутствие, но вершащие свои дела под покровом ночи.

— А вы чем занимались?

Тим поморщился и, направившись к лестнице, ответил:

— Несколько раз сюда присылали проверяющих, только к их приходу место становилось, более-менее, пристойным. Если ты заметил, на втором этаже, под драпировками, нарисованы бабочки и цветы — чем не детский приют, где малышей любят и заботятся о них? К тому же, какой бы она ни была, дети искренне любят ее. Ведь эта женщина, пускай неопрятная и вечно кричащая, раздающая тумаки и оплеухи, единственная, кто протянул им руку с куском хлеба. Дети, они знаешь, не помнят плохого, даже в самом ужасном могут найти светлое. А брошенные, никому не нужные — тем более. Они могут быть злыми, могут драться друг с другом до последней крови, но с тем, кто подарил им, хотя бы видимость, семьи, они будут добры и ласковы. Потому что быть никому ненужным — самое тяжелое, с чем может столкнуться маленький человечек. Так продолжалось какое-то время — Миранна жила, что говориться "на полную", пока малолетние воришки тащили в свой маленький домик добро и наивно верили что так и должно быть. Так бы и продолжалось, если бы не наши "облавы". С некоторых пор, каким бы внезапным не было наше появление, поймать мы никого не смогли. В лучшем случае — какого-нибудь мелкого воришку, который и знать не знает, в чем дело.

Эйрин, идущий рядом с Тимом, сказал:

— Так ты решил, что "ушки" принадлежат сиротам?

Лейтенант, толкнув входную дверь бывшего детского приюта, а ныне — притона, устало кивнул.

— Да и я оказался прав.

Остановившись на полуразвалившихся каменных ступенях, Эйрин глотнул свежий воздух. Солнце, все еще находящееся где-то высоко в небе, до боли слепило, от чего на глазах выступили слезы.

— И что теперь с ними будет?

Тим, присев на ступеньку, закрыл лицо рукой и ответил:

— Знаешь, Императору нет дела до наших детей. Ты когда-нибудь слышал о беспризорнике Ааш'э'Сэй?

Покачав отрицательно головой, де Сэй присел рядом и достал флягу, а Тим ответил:

— Вот и я никогда не слышал. И дело тут даже не в том, что Император плохой правитель, не мне судить. Скорее уж, это наша вина — в своей безмерной зависти к вам, мы забываем о самом важном. Намного легче сказать: "Это Император виноват, что детей-сирот стало больше, что они воруют, что им нечего есть", не находишь? Спокойно пройти мимо такого вот голодранца, утешая себя гневными мыслями: " Во всем виноват Владыка, а я — человек маленький, у самого семеро по лавкам от голода плачут, работаю за четверых, жизни не вижу, здоровье гроблю. Вот был бы я бессметным…"

Поднявшись со ступеней, Тим убрал руки в карманы и, кивком головы приказав Эйрину следовать за ним, направился к выходу из города. По пути он продолжил свой рассказ:

— Знаешь что самое печальное в этом? Женщина, некогда наплевавшая на всех и вся, потеряла себя. Она перестала замечать детей, которые с каких-то пор стали полностью предоставлены самим себе. Не все из них возвращались в приют с заходом солнца. И, если несколько лет назад, она бежала, необутая, в домашнем платье, в Заставу где, заламывая руки, просила найти пропавшего, то теперь ей дела до них не стало. А они все равно скучали — ждали, спрашивали…

Эйрин внимательно посмотрел на напарника, от которого, ну никак, не ожидал подобной сентиментальности, и нахмурился.

— Объяснили бы им и дело с концом.

Лейтенант посмотрел на него как на юродивого и ответил:

— Поди объясни ребенку, пусть даже самому покладистому, что мама у него плохая — глотку тебе перегрызет, да маменьке голову, как гостинчик ко дню рождения, подарит.

Дальнейший путь они проделали в полнейшей тишине — Тим думал о чем-то своем, Эйрин же раздумывал над его словами. С детьми, кроме Эйлис, он мало общался, соответственно, ему трудно сказать, как бы он относился к женщине, которая отправляла бы его воровать и попрошайничать.

Подумав над этим еще какое-то время, де Сэй покачал головой. Ему, конечно, трудно было представить, чтобы его мать повела себя подобным образом. Но… Но если бы она о чем-то попросила — он бы убился, но сделал. Прав Тим, с какой стороны ни посмотри — прав. Даже странно, что он над такими вещами задумывается, вон даже на место других себя поставил, чтобы понять лучше. Вспомнив о примерах, Эйрин задался еще одним вопросом.