Становление иранской регулярной армии в 1879—1921 гг. - [21]

. Армяне урмийские и хойские находились в очень тяжелом положении, однако местная администрация провинций Азербайджан, Урмия и сам шах в отношении этой проблемы никаких действий не предпринимали. Определить количество курдов, разбиваемых на алаи (полки) и их боевые качества — составляло специальную задачу для русского военного агента. Анализ участия курдских племен в русско-иранских и русско-турецких войнах показал, что курды при малейшей неудаче персов или турок, начинали грабить их же собственные обозы. На боевые операции курды шли, главным образом, не из фанатизма, хотя последний у них искусственным образом подогревался, а, главным образом, по суждению русских офицеров, из-за жажды наживы. Однако и фанатизм курдов не был опасен. Об этом свидетельствует тот факт, когда в 1880 г. шейх Абдулла призвал курдские племена завоевать собственную независимость, но все дело кончитесь ничем, так как вместо согласованных действий, курды принялись грабить все, что можно, не слушая своих вдохновителей о создании суверенного курдского государства. «У курдов, — по замечанию секретаря русского консульства в Энзеруме Никольского, — нет решительно стойкости и способности на длительные сопротивления, не говоря уже о том, что они готовы пожертвовать чем угодно, ради наживы»[221]. Курды чувствовали свою безнаказанность, уходя в случае опасности в горы в родные кочевки, куда практически не имели доступа регулярные войска. По отзывам специалистов — офицеров Генерального Штаба — Аверьянова, Карцова и Маевского, курды большой храбростью не отличались, хотя по внешнему виду казались настоящими воинами. Они обычно открывали ружейный огонь с дальнего расстояния, стреляя без прицела, о котором не имели и понятия. Холодным орудием курды пользовались только тогда, когда им приходилось нападать на беззащитных армян, но при первом же столкновении с сильной кавалерией натиска не выдерживали, впадали в панику и обращались в бегство. Однако, зная местность, мелкими группами заходили в тыл регулярным войскам, тем самым наносили им урон. Ни о каком горячем патриотизме, в понимании русских офицеров, не могло быть и речи[222]. Данное положение подтверждается Косоговским, который объясняет панику и неустойчивость большой степенью суеверия всех кочевых и полуоседлых народностей Персии. В целом, представители персидской конницы были «чрезвычайно нервны и впечатлительны: быстро воспламеняются и, в момент запальчивости и подъема духа, имея во главе талантливого или хотя бы решительного вождя, — нередко просто головорезы, готовые на подвиги. Но при неудаче, также быстро выдыхаются, падают духом и, будучи подвержены самым крайним переменам душевного настроения, изумляют своими внезапными скачками, от бешеных порывов, до самой неожиданной и необъяснимой паники»[223].

Итак, отношения между Персией и Турцией отличались постоянной натянутостью, причины которой крылись не столько в племенной и религиозной вражде, сколько в отсутствии определенной границы между этими государствами. Все пограничное пространство от Арарата до Шат-эль-Араби было населено племенами, начальники которых, как было сказано, пользовались существовавшими между обоими правительствами раздорами для удовлетворения своих «хищнических инстинктов»[224]. На основании Энзерумского трактата 1847 г., Россия и Великобритания принимали на себя посредничество в делах мирного разрешения пограничных споров. Но естественные условия сами по себе исключали возможность примирения двух мусульманских государств. Заметим, что данного примирения Россия не имела особенных причин желать, так как натянутость отношений между Персией и Турцией оказывалась благоприятной для России, например, во время русско-турецких войн.

Неспокойно было и на северо-востоке Ирана в Астрабадской провинции, где проживали кочующие туркменские племена, состоявшие из 12 тыс. семейств[225]. Племена по своему образу жизни подразделялись на две категории: 1) Чарва, которые занимались скотоводством и кочевали преимущественно по берегам реки Атрек и 2) Чемур, занимавшиеся земледелием и кочевавшие по берегам Гюрчена. Эти племена издревле подчинялись Астрабадским ханам, которые, в свою очередь, служили посредниками между племенами и губернаторами персидского шаха. Все вмешательство персидских властей выражалось в сборе податей. Операция эта принимала обыкновенно характер военного похода, но сборщики податей редко решались выходить далеко в степь. Подати платили обыкновенно только ближайшие аулы. Так как обязанность сбора податей официально нельзя было возлагать на местных туркменских ханов, чтобы не лишиться уважения и популярности у своих соплеменников, эту роль брали на себя представители соседних провинций.

В архивных материалах содержится подробное описание месторасположения, состава и численности туркменских племен, составленное персидским офицером казачьей бригады Гулям-Гусеин ханом во время его командировки по заданию В. А. Косоговского. Губернатор Астрабада, имея в своем подчинении соседние племена, учитывая обширность территории и численность подчиненных ему племен, обязан выставлять определенное число всадников и пеших команд не только для службы шаху, но и для охраны районов от набегов туркменских племен. Но астрабадцы, находясь в лагерях и состоя помощниками военачальников персидских войск и делая вид, что они готовы жертвовать всем ради службы, передавали бунтующей стороне все планы и тайные распоряжения начальников. В проведении боевых операций они оказывались нерешительными и всячески уклонялись от серьезных стычек с туркменами. Например, в 1884 г. шахским войскам нужно было усмирить бунтующие племена Икдир и Кан-Йохмаз в окрестностях города Гамбеде-Карус, но, по прибытию на место, выяснилось, что племена заранее были уведомлены гонцами, сопровождавшими губернатора Астрабадской провинции, успели собрать все свое имущество, семейства, скот и уйти