Становление Гитлера. Сотворение нациста - [87]

Диалектическое взаимодействие между Гитлером и его аудиторией не ускользнуло от внимания его товарищей. Германн Эссер вспоминал: «Сначала Гитлер обращался к массам неосознанно, а затем осознанно. Но в действительности это массы сформировали Гитлера». В соответствии с Эссером «[Гитлер] обладал чувствительностью к [тенденциям]; он мог ощущать их, когда бы он ни выходил, и как следствие, это массы сформировали его; тут имело место взаимодействие [между Гитлером и его слушателями]».

Близко к традиционным понятиям о том, что делает гения — вера в индивидуума, у которого есть оригинальный взгляд на природу мира и который открывает взору устройство лучшего мира — Гитлер, говорил Эссер, не давал в своих речах текущих комментариев о повседневных политических событиях. Вместо этого, то что он говорил, принимало форму деклараций о природе вещей.

Обычным штампом его речей было рассматривать проблемы исторически. Для него вопросы национальной безопасности, понимание текущего затруднительного положения Германии и нахождение ответов на вопросы могли пониматься только исторически. Для Гитлера история была определяющим фактором в национальном самоосознании и в понимании соперников и союзников, равно как и никогда не иссякающим источником разъясняющих аналогий. Это была и память государств, и объект для изучения, чтобы понять правила государственного управления и международных дел. Это было средство для распознавания законов человеческого развития. Он всегда думал и будет думать исторически. И как оратор, и как политик, а впоследствии как диктатор, Гитлер изначально и прежде всего был человеком истории.

Теория Гитлера о том, как история оживляет политику и искусство государственного управления, исходила из его подхода к гению. Целью обращения к истории было не копировать и воспроизводить прошлое, но действовать как источник вдохновения для создания чего-то нового. Другими словами, Гитлер видел полезность истории в понимании настоящего и в определении будущих проблем. Когда в будущем он станет вешать картины с Фридрихом Великим и устанавливать бюсты Бисмарка в штаб-квартирах своей партии или в рейхсканцелярии, это будет означать только то, что он воодушевляется ими, а не то, что хочет быть Бисмарком или Фридрихом Великим. То же самое было верно в его отношении к Оливеру Кромвелю, вождю республиканского движения во время Английской гражданской войны семнадцатого века. Не подтверждая публично влияния на него Кромвеля, в частной обстановке он заявлял, что воодушевляется англичанином, восхищается им как самоназначенным диктатором, создателем Королевского военно-морского флота, и как противником парламентаризма, всеобщего избирательного права, коммунизма и римского католицизма.

Речи Гитлера 1920 года следовали общему шаблону, который определялся его подходом к истории: он изображал блестящее прошлое Германии, прежде чем нарисовать картину её жалкого настоящего. Затем он описывал причины, как он их видел, того, как первое стало вторым, следовал к определению средств борьбы с этой деградацией и затем заканчивал обещанием надежды на будущее.

Таким образом, Гитлер не определял себя лишь тем, против чего он выступал, и его цели не были ограничены поиском отмщения. Не был он и нигилистом. Примечательным образом его речи скорее были полны бактериологических метафор, чем — как это было столь популярно везде на правом политическом фланге Германии — упоминаний о том, как победоносную Германию ударили кинжалом в спину, подобно тому, как убивающий дракона герой Зигфрид из средневекового эпоса «Песнь Ниббелунгов» был предательски убит своим заклятым врагом Хагеном фон Тронхе. В то время как возможно отомстить за удар кинжалом в спину, такое невозможно сделать против бактерии. Борьба с бактерией, которая вела к деградации тела или метафорически — государства и общества — не требовала мести. Скорее Гитлер представлял точку зрения, что путём уничтожения бактерии, которая привела её к плачевному состоянию, Германия восстановится и впоследствии будет иммунной к новым инфекциям и станет способна жить хорошей и самостоятельной жизнью. Таким образом, Гитлер проповедовал разрушение как средство достижения цели, всегда определяя конечные цели в позитивных терминах. Именно это обещание «солнца свободы» сделает Гитлера привлекательным для поколения идеалистичных молодых немцев, которые достигли совершеннолетия между 1920-ми и 1940-ми годами.

Борьба с деструктивными силами настоящего и создание лучшего и обнадёживающего будущего были двумя сторонами одной медали не только для Гитлера, но также и для многих из его товарищей национал-социалистов. Готтфрид Федер, например, не только нападал на то, что он видел как разрушительные силы иудаизма и финансов, но также предлагал видение «нового города» как прототипа для немецкого образа жизни, который станет ядром для новой Германии. Его целью было основание новых городов по всей стране с числом жителей примерно 20 000 в каждом, которые в свою очередь будут сооружены из ячеек в приблизительно 3500 обитателей. Федер доказывал, что эти города будут лишены недостатков жизни в большом городе, таких как детская бедность, большое количество дорожно-транспортного травматизма, и распространение болезней и нищеты.