Становление бойца-сандиниста - [54]

Искать эти контакты я, переодевшись в гражданское и вооружившись пистолетом, пошел вместе с Мануэлем Майреной на дом к «Фиделю», туда, где мне раньше снимали швы. (Для Эриберто Родригеса, двинувшегося в другое место, где мы должны были встретиться, я оставил инструкции.) Мы шли целый день и, приблизившись к дому «Фиделя», залегли на покрытом песком высохшем дне ущелья. Часа в четыре пополудни мы выбрались оттуда, и я сказал Мануэлю: «Ты, поскольку местный, зайди туда, а я иду за тобой, и чуть что, сразу назад». Уж не помню, как все было точно, но только мы двинулись, как до нас долетел чей-то голос, который произнес: «Вон там идет один из этих сукиных сынов!» Тут Мануэль и сказал: «Брат, давай ходу, нас раскрыли». Мы отпрянули назад, раза два стрельнули и бросились бежать. Значит, гвардейцы уже находились в этом доме. Эти гады устроили там засаду. А кое-кто из них, переодевшись в крестьянское, вместе с одним предателем, местным шпиком, знавшим Мануэля Майрену и то, что он в подполье сотрудничает с нами, торчал снаружи. Они принялись нас обстреливать. А у нас всего-то было по пистолету с запасной обоймой, и мы что есть духу бежали зигзагами по ущелью, пока не обнаружили, что оно кончилось. Однако другие группы гвардейцев, бежавших сбоку вдоль ущелья, обошли нас, и вот тогда началась прямо охота. Леса там, считай, не было. Деревья редкие и низкие, кустарник, заросли. Гвардейцы с пулеметами, гарандами, винтовками, современным и хорошим оружием, с гранатами разбились на группы по пять, по десять человек. Только мы вышли из зарослей, как нас увидели, и мы вновь бросились бежать. Это было точь-в-точь как на охоте. Выбрали себе двух животных, и давай на них охотиться. Мы были перепуганы. Но во мне закипала и ярость. Погибнуть, нет, это меня особенно не волновало. Но вот чтобы с нами покончили именно так. Наконец, наступил момент, когда они отрезали нам путь к отступлению, но пока об этом не догадывались. Вот почему я шепнул на ухо Мануэлю: «Оттяни ударник пистолета, убери предохранитель и стреляй только тогда, когда выстрелю я». А гвардейцы тем временем прочесывали все вокруг. Мы же, сидя на корточках, скрючились за четырьмя маленькими и низенькими деревцами. Так хоть передвигаться можно было. С этой столь ненадежной позиции мы наблюдали за стоявшими прямо вот рядом, но не видевшими нас гвардейцами. Тогда мы решили выбрать себе среди них по одному, чтобы прицелиться в него хорошенько, следя из зарослей за каждым движением и если какой гвардеец нас увидит, то мы выстрелим и бросимся бежать, не дожидаясь, пока нас подстрелят. А гвардейцы, мы это слышали, переговаривались между собой: «Здесь они, эти сукины дети! Так где же они? Далеко им не уйти!» Говорили гвардейцы и о других патрулях, находившихся там же, в ущелье или возле него. «Да здесь они, здесь. Здесь вот! Пошли дальше» — так говорили гвардейцы, и проходили перед нами, прямо около зарослей, где мы скрывались. А было тогда уже часов шесть, стало темнеть. Как же я хотел, чтобы стемнело! И наконец, наступила ночь, но гвардейцы все не уходили. Они знали, что мы там, но не знали точно, где. Около семи или в восемь часов вечера я шепнул на ухо Мануэлю: «Давай-ка начнем выбираться... но запомни получше: вначале упираешься рукой в землю и потихоньку разгребаешь листву до самой земли, убери с нее ветки, а когда расчистишь от листьев и веток землю, то ставь туда ногу, и другой рукой чуть впереди также расчисть землю от листьев и веток и только тогда поставь туда другую ногу. Так ты точно не наделаешь шума, но будь поосторожнее с ветками, в этой тишине любой хруст даже от сломанной ветки нас выдаст, а поскольку сейчас ночь, то они начнут очередями палить напропалую в нашу сторону и убьют нас». На том мы и сошлись, и уже начали убирать листья и ветки, когда услышали чей-то кашель, и я прошептал Мануэлю. «Давай-ка подождем, ведь чем больше времени пройдет, тем скорее они могут уйти, а если и нет, то ясно, что, устав, они улягутся спать». Так мы и остались сидеть на корточках, и наши ноги уже затекли, хотя мы и перемещали центр тяжести с одной на другую. Это было ужасно: обе ноги затекли, а двигаться почти прижавшись друг к другу мы не могли.

В три часа утра мы опять попытались выбраться, но не по ущелью, понимая, что там будет засада, а лесом, и это нам в конце концов удалось, и мы вышли к самому городу. Как я понял, город был почти на осадном положении. Но все же я сумел добраться до дома того сеньора, который обожал петушиные бои. И когда я вошел к нему около пяти часов утра, он от неожиданности аж подпрыгнул и сказал мне: «Во, деятель, ты чего на улице-то делаешь?» «Да вот, ищу связь, — ответил я, — видишь ли, мы там окружены гвардией, и товарищи остались поджидать, когда мы их выведем». «Эх, сынок, да уносите вы отсюда ноги, ведь весь Окоталь под арестом, — сказал он. — Подполье разбито, и все схвачены». Действительно, положение в Окотале сложилось тяжелое. Гвардия фактически оккупировала город и провела массовые аресты, Арестован был и товарищ Гильермо Касерес Во, тот самый шофер, которого мы с любовью называли «Фитипальди»: в казарме его подвесили к потолку за пальцы ног. Вся наша организация, явки, сеть сочувствующих Фронту — все это было уничтожено, а люди запуганы. Меня это потрясло, ну прямо оглушило, поскольку люд опять замыкался в себя и дело вперед не двигалось. Но мы также знали, что обязаны в любом случае продолжать борьбу. Так вот, мы перебрались в другой дом и восстановили связь с Байярдо и «Пелотой», которые мне сказали: «Здесь мы не можем ничего поделать... у нас пусто, аж до самого донышка. Региональное руководство в этом городе, считай, разгромлено, и с места нам не сдвинуться. Если кто из вас выберется из города, это будет успех. Успех! Так что возвращайтесь назад. А ты, Омар, вместе с Салинасом отвечаешь за людей — вот что мне сказали, — думай, как этих людей вывести оттуда. По шоссе ли, в общем, где хочешь, но вы их оттуда должны вывести. Вот тебе деньги, и вот тебе консервы». Ведь наши люди умирали там, наверху, и с голоду.