Становление бойца-сандиниста - [52]

Часа за два или за три — ночь уже надвигалась — мы добрались до места назначения, находившегося около небольшого селеньица в Макуэлисо. Финка принадлежала товарищу по имени Теофило Касерес. Его псевдоним был «Фидель» — поскольку, высокий, сильный и носатый, он походил на Фиделя Кастро. На финке опять начались мои мучения. Страдал желудком, так сказать, хотя после операции прошло уже четырнадцать часов. А на финке «Фиделя» не было ни дезодорантов, ни туалета, ни вообще отхожего места. По этим делам крестьяне просто отходят метров за 150 к овражку. Я же и пешком-то ходил с большим трудом. В первый поход в туалет два товарища волокли меня к овражку. Это было настолько неудобно и тяжело... В подобных условиях чувствовать себя человеком очень трудно.

Другим моим мучением был «курс лечения». Лечили меня «Пелота» и еще один крестьянин из местных, Мануэль Майрена, а также его мать, простая крестьянка. Лечили меня целыми днями и все время кололи, чтобы не было заражения, антибиотики. Никакой гигиены не соблюдалось. Кроме того, я почувствовал, что мои ягодицы больше не выдерживали инъекций.

Дней через восемь, когда пришло время снимать швы, мы смогли вернуться в Окоталь, воспользовавшись тем, что репрессии поутихли. Чтобы снять швы, меня перевели в один дом в Окотале. Саулу, тому самому доктору, что оперировал меня вместе с Тоньо, пришлось продезинфицированной бритвой сделать надрез длиною в дюйм, поскольку видимый кусочек нитки загнил. Дело в том, что швы мне накладывали подкожные, по новому способу. Это принесло дополнительные, так сказать бесплатные, болезненные ощущения.

На явке, куда меня поместили, с нашим приходом воцарилась атмосфера какого-то очень любовного отношения друг к другу. Собственно, это были два дома, располагавшиеся друг против друга через улицу. Эдакий комплекс явок, поскольку обе жившие там семьи были связаны общей работой, и то в обоих домах разом, то в одном из них находились подпольщики. Но для нас обе эти семьи всегда составляли одно целое. В одном из этих домов жили три старушки, самой симпатичной из которых — и младшей — было лет шестьдесят. Все они были «почтальонами» Фронта. В них чувствовался некий традиционный заговорщицкий дух жителей севера Никарагуа, тот самый, оставшийся еще со времен борьбы Сандино. Говорили они с тобой шепотом и низкими голосами. Рассказывали разные истории из той войны, что вел Сандино. Да так, будто они рассказывали о встрече со связником, что была прошлой ночью. Для них наше дело было продолжением былого, и они ощущали себя так же, как и в те давние времена, когда боролись в горах вместе со своими мужьями и братьями. То же самое повторялось и теперь, но только с нами и в городе. Эти старушки любили нас, как своих сыновей, как революционеров, и в этой щедрой любви была заключена какая-то мистика. Заходя к нам в комнату, они всегда что-нибудь, да приносили. Одна — сливы, другая — манго, третья — крендельки. И каждый их приход доставлял нам радость, поскольку мы шутили и смеялись, по-доброму подшучивая над ними. Мы обожали их и прозвали «волхвами», так как без подарков они никогда не появлялись.

Другая семья состояла из хозяйки дома и ее мужа, старого сандиниста, и двух или трех дочерей. Муж хозяйки был любителем петушиных боев. В этом доме мы обычно пересмеивались с девушками: старшая из них была влюблена в Леонеля Эспиносу («Марино»), и «Пелота» окрестил ее «Марин». Все это были чудесные люди. Я знал, что в их дом ходит к «Пелота» одна связная с побережья Тихого океана. Кто это, я не знал, но догадывался, что то была Луиса, жена Тоньо. Увидеть я ее не мог, но как же я хотел этого. Но не мог. А хотел. Хотел сказать ей: «Луиса, Луиса, Луиса, мы здесь». Дело в том, что у нее был очень веселый характер, мы очень дружили, и я был уверен, что мы с удовольствием увиделись бы. Но никак не мог я этого сделать. А потом несколько дней я провел в другом доме, у одной нашей соратницы, учительницы, которая также лечила меня. Это очень героическая женщина, о которой я храню прекрасные воспоминания. Ее зовут Росарио Антунес. Ее несколько раз арестовывала и пытала гвардия. У нее убили в Нуэва Гинеа дочь пятнадцати лет. А сама она осталась жива и сейчас живет и работает в организации Фронта в Окотале.

XVII

Когда я находился у этой учительницы — а уже прошло дней двадцать-тридцать после операции — Национальное руководство решило создать две большие партизанские школы с тем, чтобы улучшить военное обучение и подготовку людей, а также различные методы нашей работы, в том числе и в горах. Так вот, одна из этих школ была создана в Макуэлисо, то есть чуть-чуть подальше той небольшой финки, куда меня доставили мосле операции. Школа носила имя Хулио Буитраго, и в ней насчитывалось 30 курсантов. Было это в июне 1975 г. Мне сообщили, что я введен в состав регионального руководства для работы в школе, чтобы готовить кадры для партизанской борьбы. Скоро меня направили в эту школу готовить людей и передать им основные знания, необходимые для партизанской борьбы. Благодаря опыту и полученной подготовке я был назначен ответственным за военное обучение. Начальником и заместителем начальника школы были соответственно Мануэль Моралес и Байярдо Арсе, а за тыловое обеспечение отвечал Аугусто Салинас Пинель, поскольку именно он в этой зоне в подполье подбирал людей. Эта школа дала мне очень много, так как я увидел отражение своего собственного опыта на массовом уровне, в коллективе из 30 курсантов. Среди них находились Хорхе Матус, позднее погибший в горах, Марселино Гидо (ныне он в звании капитана занимает должность заместителя начальника управления внутренних дел II военного округа МВД). Что же до остальных товарищей, то имен я не помню, но лица их стоят перед глазами. Кто-то погиб из них, кто-то выжил. Разные это были люди: студенты, рабочие, крестьяне.