Становление бойца-сандиниста - [24]

«По пути не делайте шума» — вот первое, что нам сказал крестьянин-проводник, и я увидел, как он нырнул в густой непроходимый лес. Ну, посмотрим, что это за лес, подумал я, поскольку именно я шел сразу за ним. Однако дороги-то не было.

Передо мной был густой и непроходимый лес, а крестьянин не возвращался. Причем мне он не сказал, дескать, подождите, хотя я его вроде как остался поджидать. И идти было некуда, и крестьянина нет... «Так где же товарищ?..» — «Не знаю... ушел туда вот и... еще не появлялся...» Я же видел перед собой только одну глухую стену, огромное препятствие... И сколько ни всматривался, ничего больше не видел. А вдруг он вышел вон там, а я здесь стою... Но я считал, что там нельзя пройти. «Эй, чего задумался, вперед...» Я пытался сделать хоть шаг, но ничего не видел. Да и возможно ли вообще идти по этому непроходимому лесу? И все же, хотя и с трудом, я продолжал двигаться, раздвигая ветви там, где уже прошел проводник. Здесь я увидел сухое русло ручейка... А лес кругом и повсюду — и наверху, и внизу, и по бокам... Лес и лес. Ну что же, раз так, сказал я и... тут же заблудился, потому что проводник углубился еще дальше. Я пошел быстрее. Я падал, и рюкзак, который я нес на плечах, бил меня по спине. А поскольку там меня величали Эухенио, то мне кричали: «Эухенио, погоди!» — и этим мы поднимали много шума. Все мы шли, издерганные тем, что я не видел нашего проводника, а, чтоб его... Он где-то затерялся и ушел от меня, поскольку я не мог и подумать, что тут возможно пройти. Ведь я-то представлял себе, что мы будем идти по какой-нибудь тропинке. Я не знал, что такое лес... да пропади он пропадом... Да ты понимаешь, что это такое? Я — нет. И вот один из нас уже упал, запутавшись в чем-то, а другой потерял ботинок. Все вокруг было темным, и мокрым... и обжигающе холодным. Таковы горы... А эти проклятые заросли кустарника размером с дом! Нет, то еще не были громадные деревья, хотя уже пошел густой лес, который на горе был вырублен и теперь прорастал вновь... Высокие, выше домов деревья, обвитые лианами, большие и малые переплетающиеся вьюнки, травы, все-все зеленого цвета... Да, там и сам станешь зеленого цвета. Ты будто бросаешься в зелень, в растущую траву, словно при прыжке в воду, когда разбиваешь поверхность воды, или как при ходьбе, когда рассекаешь воздух...

Понятно, что этот крестьянин умел там ходить, и он все больше удалялся от нас. А мы... мы только и могли сказать, что он, дескать, сукин сын... Мне мешало буквально все. И рюкзак, который я волок за собой... Падал я вместе с ним, и он сваливался с меня. Я его вновь надевал, закидывал за спину, и он натирал мне шею. А когда одно плечо уставало, я перекидывал рюкзак на другое и стремился идти вверх, спрашивая себя, как же здесь прошел этот?.. Да как же я здесь пролезу с рюкзаком, если у меня руки-то заняты? Я даже не помню, нес ли я рюкзак или волочил его. В конце концов он у меня выскальзывал... И тогда — быть того вроде не могло, но я хватал рюкзак вот так вот снизу и пытался подняться, а он опять выскальзывал... Это было не шуточным делом — держа рюкзак, подняться вверх в гору... А этот «козел»... Я даже не слышал, где же он... И тогда мы стали переговариваться между собой. «Брат, я так думаю, что это не здесь...» — «Эухенио, Эухенио, эдак мы заблудимся!» «Я думаю, что здесь он не проходил...» — «Эухенио, а не остался ли он сзади?» — «Нет, брат, я вижу, что он здесь проходил...» — «Да ты откуда знаешь? Или ты уже сживаешься с лесом?..» — «Парень, я это чувствую... глянь-ка, глянь...» — «Ага, похоже, что он здесь проходил...» (там был ясно виден большой след.) Но тут вернулся крестьянин. Он был явно обеспокоен происходящим, но исполнен уважения к человеку из города: «Товарищи, даже там я слышал ваши крики». Ясное дело, что если я его и не видел, то он все слышал. Он слышал и шум и возню... Ведь с самого начала мы, что называется, утратили осторожность, и тут-то крестьянин и вернулся. Дескать, товарищи, вы слишком шумите и вообще поспешите-ка, а то рассвет застанет нас здесь и тогда гвардия обнаружит и уничтожит нас. Это нам-то, да еще и спешить! Ведь мы как потерянные плелись за ним! К этому времени мы уже промокли, и часа два шли, ощущая себя очень и очень не в своей тарелке.

Наши руки были покрыты тонкими кровавыми порезами (Правда, не слишком кровоточившими.) Но были в крови, и колючки чичикасте впивались в нас. А этот хренов крестьянин, думал я, да он же ничего не чувствует. И пытался развести ветки руками. Но тут вдруг напарывался лицом на колючку чичикасте и просто не знал, то ли чуть задержаться, то ли плюнуть на все это. И так вот два часа, что сверху, что снизу — одно и то же. А тут еще на нас нагнали страх ручейки. Это такие небольшие струйки воды. Но я их не замечал и — пум — провалился в них. Я-то думал, что там можно пройти. Они всего полметра шириной, и ты идешь внутри промоины... В горах по сторонам особо не рассмотришься. Первоначально все одинаково скрывает темнота. Потом у тебя вырабатывается кошачья зоркость и начинаешь различать тени, видишь все вокруг. Но сначала — все одинаково. Так мы и шли ручьями, пока вода не начинала доходить нам до икр... Когда выходили на сухое, я не знал, как поступить: задержаться и вылить воду из ботинок или идти так... «Брат, у меня вода...» — «Нет, братья, поспешим, а не то нас сцапают...» — «По мне, так это просто ненормально ходить в залитой водой обуви». Впрочем, как и с длинными ногтями. А тут я длинными ногтями выскребал из ботинка грязь... И так продолжалось, пока мы не остановились. Наконец-то! «Ну что, добрались до лагеря?» — сказал я, поскольку не имел представления, где мы находимся. Я чувствовал, что мы прошли без остановки эдак часа три-четыре! А сколько можно пройти за три часа? Я прикинул, исходя из того, как мы пешком ходили из Леона в Манагуа. Время уходило примерно то же, а проходили мы тогда километров 20. Но дорога-то тут совсем иная, сказал я себе.