Становление бойца-сандиниста - [22]

Иными словами, в этой борьбе было не только бесконечно много выстрелов и огня, она не только стоила жизни многим сыновьям и дочерям родины, но в ней были затрачены и миллионы крепких, точных слов и выражений. Слова вбирали в себя ярость, ненависть, надежду и твердость. Даже такие слова, как «козел» и «сучье отродье», приобретали политический смысл.

Поэтому я еще раз повторяю, что, уходя в горы, я знал, что не буду одинок. Я ощущал присутствие тысяч субтиавцев и рабочих с бедняцких окраин Леона, ощущал тепло костров... То есть я уходил в горы, сопровождаемый тем всеобщим вызовом, который зародился в массах, и под аккомпанемент миллионов ругательств, вобравших в себя ненависть и устремления масс. Потому-то я и уходил в горы с бесконечной верой в победу. Ведь я ощущал не только эдакое романтическое чувство. За всем этим стояла политическая и организационная работа с людьми, что называется, с улицы — практика мобилизации масс.

VII

В общем, в горы я уходил в состоянии колоссального морального подъема. Так сказать, с заряженными батареями... О причинах этого воодушевления — о проделанной мною работе — я уже говорил. С другой стороны, я ощущал глубокое удовлетворение тем, что в разгоравшемся в городах пожаре борьбы была и моя, пусть небольшая, искра.

Это сыграло существенную роль в том, что я не дрогнул и не сбежал сразу же, когда попал в горы. А ведь при резком переходе от одного образа жизни к другому испытываешь весьма болезненное потрясение. Особенно если не готов к этому физически. А я бы добавил, что мы не были готовы и психологически, поскольку, даже прочтя «Дневник Че», работы о Вьетнаме, о китайской революции и книги о партизанских движениях в Латинской Америке и в других районах мира, мы все-таки имели по данному вопросу самые общие представления. Мы не представляли себе, что же это такое, быть партизаном.

Итак, на первом этапе пути к партизанам нас на день оставили в небольшой асьенде [56] у въезда в Матагальпу. Она принадлежала сотрудничавшему с СФНО Аргуэльо Правиа, впоследствии освобожденному в результате операции 27 декабря [57]. Довезли нас туда на машине. Ее вел Куки Каррион (я очень испугался, когда узнал его). На месте же нас принял и разместил в маленько домике Хуан де Дьос Муньос. Начинался же этот путь еще в Леоне, где мы собрались в новом студенческом общежитии в квартале Сан-Фелипе. А ночью нас перевезли на эту асьенду. Причем заехал за нами джип — не то «ниссан», не то «тойота» — красного цвета. В дверь постучали, и мы, закинув за плечи рюкзаки, вышли. В машину сели: я, Иван Гутьеррес, Акилес Рейес Луна и Денис Пальма. Было довольно свежо. Все-таки 3 часа ночи. Тогда я впервые садился в машину, используемую для подпольных акций, и меня интересовало, кто же за нами заедет и т. д.

Всю предшествующую ночь мы провели без сна. Да и кто бы смог заснуть при таком громадном напряжении? Говорили мы разные несуразности... к примеру, подсчитывали, сколько времени нам понадобится, чтобы победить, — четыре года или пять лет. И каждый давал свою оценку внутреннего и международного положения. Тут постучали в дверь. В человеке, приехавшем за нами, я узнал Педро Арауса Паласиоса. Шофер же из машины не выходил и по сторонам не смотрел. Этот хрен был просто воплощенная отвага. Было темно, и, хотя на углу, кажется, висел фонарь, на нас падало очень мало света. Тогда я так и не признал человека за рулем, одетого в матерчатый или кожаный пиджак вроде бы цвета черного кофе. Еще на нем было кепи, какие носят шахтеры, а на шею намотано нечто вроде кашне. Из предосторожности я не стал разглядывать его, хотя мне очень хотелось это сделать. Однако опыт подпольной работы все же возобладал. Так поступать нельзя, хотя и понимаешь, что никто не узнает о том, что ты видел. Но дело было в самоконтроле, самодисциплине, которые ты несешь в самом себе.

Немного спустя, когда начало рассветать и мы проезжали Чинандегу, куда подбросили одного подпольщика, Федерико заговорил с шофером. Припоминаю, что в пути мы стали петь. Но не от того, что чувствовали себя подавленными. Ни в коей мере. Наоборот, мы ощущали большой моральный подъем, ибо были уверены в победе нашего дела. Но чего мы не знали, так это того, кто из нас увидит победу. И действительно, некоторым из участников этой поездки было суждено погибнуть.

А когда мы молча ехали в машине, то у каждого возникали, благо в ночи никто не видит твоего лица и не догадывается, о чем ты думаешь, бередящие душу сомнения. Ведь каждый знал, что это не спектакль, где, как бывает в театральных постановках, в конце появляются все актеры (словно их хранили в холодильнике), чтобы раскланяться перед зрителями, — все, включая тех, кто по ходу действия отправился на тот свет. Мы знали, что кому-то не суждено вернуться... И не знали мы, ясное дело, сколько будет длиться этот «спектакль». От всего этого мы и начинали петь... петь с воодушевлением. Мы старались отыскать в песне слова, которые вырвали бы нас из тисков подобных размышлений... Так вот, я увидел, что Федерико заговорил с шофером... И узнал в нем Куки Хавьера Карриона (ныне команданте герильеро), который позднее участвовал в акции 27 декабря... Я сразу же повернулся к нему спиной. Хавьер Куррион был из буржуазной семьи. Он входил в окружение Клаудии, Гуабы и был братом Тито Кастильо (сейчас он министр юстиции). Причем с ними я познакомился на леонской квартире самого Карриона, которую Куки позволял мне и Клаудии использовать для наших свиданий. По тем временам речи этих молодых людей были не очень критическими, хотя кое-кто из них и прогремел выходками против диктатуры. Я старался узнать их все больше и больше, и они, проникаясь идеями борьбы, засыпали меня вопросами. И вместо занятий учебой мы часами беседовали. Это были ребята из буржуазных семей с большими деньгами. Нет, не миллионеры, но при деньгах. Некоторые из них заметно изменились, бросили свои выходки, начали участвовать в деятельности КУУН, сделались серьезнее и, не утрачивая, впрочем, своей веселости, ответственнее что ли. Даже в учебе. Вот почему я было испугался... Да, я совсем забыл сказать... Дело в том, что мне тогда приказали больше с Клаудией у Карриона не встречаться. Ну, я понял, что это место решили отвести среди прочего для проведения совещаний СФНО... Так оно и оказалось. Но получалось, что дело было и в том, что Куки стал шофером, которого Педро Араус Палаисос задействовал для проведения подпольных акций. Вот почему он должен был находиться вне подозрения у властей. Его тогда же отстранили от работы в КУУН. Я решил, что это сам Куки отходит от политических дискуссий, от борьбы и т. д. В общем, увидев его теперь, я очень обрадовался, что Куки с нами.