Становление бойца-сандиниста - [19]

Когда я говорил, то было видно, что в их глазах светилась мысль. Кто знает, как все это происходило. Но они понимали. Понимали. Понимали, а потом мозг как бы возвращал глазам осознанное, и по выражению лиц я узнавал, что они коренным образом перетряхивают свои собственные представления о мире и открывают для себя каждую секунду множество нового. Причем, что было видно по выражению их глаз, происходило это очень быстро. А потом ими овладевал энтузиазм, и вот тогда-то мы привлекали их на свою сторону. Но поскольку я был слишком «замазан», то, когда они втянулись в работу, мы договорились, что я больше не буду приходить. Во-первых, поскольку это была явка, которая позднее может вновь понадобиться. Во-вторых, этот дом не мог быть главным местом собраний, из-за соседей, часто проходивших мимо и заглядывавших в открытый двор, где они видели пять или шесть мужчин, сидевших при электрическом свете на низеньких стульях, скамейках или просто на корточках, и меня, неблагонадежного студента, с брошюрой в руках, распространяющегося о чем-то. Тогда-то РСФ, точнее, СФНО через РСФ направил другого человека вести пропагандистскую работу в этом районе. Это поручили Ивану Монтенегро Баэсу, «толстяку» Монтенегро.

В общем, работа в Субтиаве стала незаметно нарастать.

Больше всего местные жители-индейцы уважали некоего касика Адиака, самого известного из их вождей. Мы представили Сандино как продолжателя дела Адиака. Затем мы образ Сандино слили с образом Адиака, а от Сандино мы перешли к «Коммунистическому манифесту». Понимаешь? И так, от дома к дому, от индейца к индейцу передавались идея об Адиаке... образ Сандино... понимание классовой борьбы... авангард... СФНО.

Так, мало-помалу в Субтиаве зарождалось движение масс.

И посмотрим, как все это происходило. Как через переезжавших жить на другие окраины бывших обитателей Субтиавы (женившихся или выходивших замуж или еще почему) мы начали проникать в другие районы Леона. Мы посылали туда и самих субтиавцев агитировать свою родню. Так у нас появились первые контакты с выходцами из Субтиавы, обосновавшимися в районах Ла Провиденсиа, Репарто Вихиль... Наконец наступил момент, когда РСФ начал создавать сектор по работе на городских окраинах. То есть теперь мы работали не только в старших классах школы и усилили свои позиции в университете, но РСФ начал работать и на городских окраинах. Понятно, что эту работу через РСФ осуществлял СФНО. Но, когда работа на городских окраинах достигла определенного уровня, СФНО сказал: «Все, отныне РСФ должен об этом забыть. Эту задачу берет на себя подпольная организация Фронта».

С этой целью у РСФ забирают кадры, чтобы работать на городских окраинах уже непосредственно от лица СФНО. Начинается создание общинных советов по борьбе за снабжение бедняцких окраин электрическим светом, водой и т. д. Ясно, что по мере развития работы в этих районах начинают появляться свои местные лидеры. Активисты из студентов ходят туда все меньше, причем выполняют они теперь только координаторские функции. Таким образом, массы сами выдвигали из своей среды лидеров, которых мы связывали между собой. Так зарождалось народное движение на городских окраинах. Но РСФ уже не имел к этому никакого отношения, А людей с городских окраин, которые были привлечет к работе, мы даже начали внедрять в профсоюзы Леона и таким путем сами проникали в них. Все эти профсоюзы ныне входят в СЦТ [52], а из выдвинувшихся в то время профсоюзных лидеров некоторые и сейчас на руководящей работе в отделении СЦТ в Леоне... Да, это те же самые люди... В общем, прекрасное было время.

VI

Есть одна вещь, которая оказала на меня большое влияние и всегда наполняла радостью. Видишь ли, я всегда повторял то, что как-то сказал в 1974 г.: если гвардия меня убьет, то, только разворотив мне выстрелами лицо, они сотрут с него посмертную улыбку. В этом я клялся, так как ощущал, что к тому времени принес гвардии, врагам, империализму столько вреда, что и убив меня, было бы уже невозможно восполнить ущерб, причиненный им. Понятно?

Когда я уходил в горы, то шел туда твердый духом и без каких-либо сомнений, хотя подчас говорить так некрасиво. Я уходил в горы, зная, что за моей спиной — СФНО, а следовательно, я не одинок. Я также знал, что, покидая Субтиаву, я оставляю после себя целое поколение студентов, которому я привил, — и это самое главное, даже если здесь я грешу недостатком скромности, — мою собственную заряженность на борьбу.

Дело было в том, что позднее студенческое движение распространилось на все департаменты страны. Причем некоторые из привлеченных нами в Леоне студентов начинали в своих департаментах политработу на бедняцких окраинах городов, и именно они стали первыми связными региональных подпольных комитетов, которые СФНО создавал по всей стране.

Так вот, повторяю, я уходил в горы в абсолютной, уверенности, что или погибну или вернусь с победой, чувствовал себя так в основном потому, что оставлял после себя Субтиаву. А к тому моменту, когда я уходил в горы, Субтиава уже была сила.

Ведь первые выступления народных масс начались в 1972 или в 1973 гг. А до того манифестации были только студенческими. Припоминаю, как однажды мы провели демонстрацию — сейчас уж и не сказать, в связи с чем, в которой слились вместе потоки демонстрантов из университета и из Субтиавы, где мы смогли поднять массы (в ней принимали участие и представители с других городских окраин). Выступления масс в Субтиаве, как всегда, были впечатляющими. Из Субтиавы к кафедральному собору ведет одна прямая улица, и мы, студенты, выходившие из университета, и субтиавцы, двигавшиеся со своей окраины, должны были соединиться в парке перед собором.