Становление бойца-сандиниста - [12]

Словом, ты вступаешь во Фронт, поскольку веришь в его политическую линию. И страшно тебе или нет, но ты должен работать или выйти из борьбы. Однако неизменно оказывается, что люди верят в способность Фронта разбить Сомосу, разбить его гвардию. И в СФНО вступают, чтобы стать одним из тех, кто свергнет Сомосу. Скажу больше, все то, о чем я рассказывал, проявляется и происходит с тобой не только при вступлении во Фронт. Уже после шести лет легальной работы, когда я уходил в горы [41], то поднимался туда с мыслью, что горы — это сила. Ведь существовал целый миф о товарищах в горах. Миф о Модесто, который там, наверху. А в городе мы, подпольщики, и те, кто действовал легально, говорили о горах как о чем-то мифическом. Там де наши силы, лучшие люди и оружие. Там — залог нашей победы, гарантия будущего, спасательный круг, чтобы не сгинуть в пучине господства диктатуры, залог нашего стремления не сдаваться. Там — вера в то, что так не может продолжаться, что Сомоса не может править вечно... Наконец, наш отказ признать непобедимость гвардии. Ясное дело, что реальность наносит по всему этому удар, почти деморализуя, когда, забравшись в горы, встречаешь только Модесто и с ним полтора десятка человек, которые к тому же разбиты на маленькие группки. Да, человек так пятнадцать или сколько там. Действительно, в то время в горах не было и 20 партизан. Тут же появляется желание спуститься вниз. К дьяволу все это! — говоришь ты. Как же так? Ты почти готов сказать самому себе: «Боже мой! Я принял самое неправильное решение в моей жизни!» Ты ощущаешь себя участником предприятия, у которого нет будущего... Я уже говорил, что в Леоне СФНО представляли Леонель, Хуан Хосе, Эдгард Мунгия и Камило, а позднее и я. В Леоне не было ни одного подпольщика. Один подпольщик, о существовании которого я знал, находился в Манагуа. Это был Хулио Буитраго. Позднее я узнал, что в Манагуа действовали одна или две небольшие группы городских партизан. Но об их существовании я узнавал только, когда гвардия их уничтожала, поскольку в прессе публиковались имена партизан с подробными приметами и описаниями их действий. Это передавалось и по радио. Хулио Буитраго был в то время главой всех сандинистов в Никарагуа. Говорят, что он был хорошим человеком. Леонель восторгался им, но я не успел с ним познакомиться. Вообще тогда во Фронте существовали очень теплые дружеские отношения. Например, Гато, Леонель и я стали закадычными друзьями. Помню, что на выходные дни все студенты-нелеонцы разъежались по своим домам. А мы двигались к морю. А поскольку деньжат у нас не водилось, то всегда «голосовали». Владельцы автомобилей нас внимательно разглядывали, поскольку мы в городе уже пользовались известностью определенного рода. Помню, что нам нравилось просить подвезти у девушек из буржуазных семей. А поскольку были мы балбесами, то, когда такая буржуазочка разглядывала нас, садящихся в автомобиль, в зеркальце заднего обзора, мы ей улыбались и показывали языки. Она краснела, быстро отводила глаза и только спустя какое-то время вновь оглядывала нас. Но мы всегда успевали поймать ее взгляд в зеркальце. Это была как бы игра в гляделки. Нравилось нам разглядывать их кожу и как они шевелят губами. А когда они поворачивали руль, мы разглядывали их ногти. Их руки были прекрасны, и хотелось, чтобы такие вот руки ласкали тебя. Если окна автомобиля бывали опущены, то дул ветер, порошивший их волосы прямо перед нами, на спинке сиденья. Нам безумно нравилось смотреть на их волосы, развивавшиеся при езде. Помню, как однажды Леонель даже написал стихотворение, в котором что-то говорилось о «ярости твоих волос».

К морю мы спускались где угодно и обычно купались раздетыми. Потом мы втроем сбрасывались, набирая несколько песо, и шли в отель «Лакайо» или к «папаше» Салинасу выпить по бутылочке пепси-колы и поглазеть па молодых буржуазок. Они входили туда такие красивые и своих шортиках белого, красного и синего цвета или в джинсах, подрезанных, аж где нога начинается. Меня это просто убивало. Особенно если смотреть со спины. А они входили небольшими стайками, и ты не знал на кого и глядеть. Потому что все они были прекрасны. И те, что носили длинные волосы, и те, что с короткими полосами, смуглые или белокожие... А некоторые были лишь чуть покрыты розоватым загаром... Гато Мунгия говаривал: «Но одно-то пятнышко у них должно остаться белым». А Леонель добавлял: «Чтобы лучше... попадать в цель!» [42] Когда вечер заканчивался, мы возвращались в Леон. Всегда на попутных. Возвращались по своим домам, чтобы назавтра непременно к 8-ми утра быть в Университетском центре Национального автономного университета, в кафетерии университета, в помещении Ассоциации гуманитарных факультетов или на юридическом факультете, чтобы вновь приняться за работу.

Работа была довольно тяжелой — ведь это было начало. То, что нас было мало, обязывало работать как можно больше. А чем больше работаешь, тем больше развиваешься сам, понимаешь все больше, многое для себя открываешь. У тебя развивается изобретательность, появляются ответы на многие вопросы, уровень твоей подготовки растет. В такой обстановке я быстро формировался, и вскоре мне доверили очень серьезное задание по работе в организованном студенческом движении Национального университета.