Станичники - [5]

Была странная тишина кругом. Живая человеческая жизнь, шумная, дико-бестолковая и грубая, долетала сюда в смягченных, притихавших звуках, словно робея перед этим местом вечного успокоения. Чары векового молчания, таинственной, безмолвной и важной думы, принявшей в себя невыплаканное горе и скорбь страдания, окутывали здесь душу, измученную и недоумевающую, врачующим облаком глубокого покоя и подчиняли неразгаданной тайне конечного примирения.

Андрей встал, поклонился несколько раз серому кресту, посылая последний привет прощания. Вышел из ворот кладбища, сел на коня, оглянулся и не сразу отыскал его среди других таких же стареньких, погнувшихся крестов. Вдали, за телеграфными столбами, вытянулись в одну линию кибитки и арбы с сеном. Пошли… Теперь больше не остановятся. Вот заедут сейчас за Мечетный байрак, в вершине которого еще белеет снежок, а там спустятся с пригорка в лог, и скроются все эти гумна, домики, сады, кресты над могилами, церковь…

Он поскакал к станице — еще раз взглянуть на родную хату. Улицы были пусты. Народ почти весь провожал служивых. Только кое-где старушки сидели за воротами. Ритмический топот бешеного карьера звонкой трелью оглашал тихие улицы. Комки грязи летели из-под копыт во все стороны. Вот она милая хатка с маленькими окошками, тусклые, зеленоватые глазки которых отливают цветами радуги… Неужели никогда больше он не увидит ее?.. Никогда?..

Назад!

Движущаяся вереница кибиток вилась за Мечетным байраком, и красное низкое солнце золотило ее. К станице возвращались пестрые группы. Встречные махали ему шапками, платочками, а он скакал, глядя вперед затуманенным взглядом и чувствуя в сердце одну едкую кручину.

На мосту через байрак остановил коня, оглянулся.

На крестах и на главах церкви играл теплый и кроткий свет вечернего солнца. Белые стены крайних хаток горели в нем и блестели крошечными стеклами окон. Голуби реяли над гумнами, купаясь в тихом вечернем воздухе. На улицах мелькали еще пестрые, нарядные толпы девчат. И все это сейчас пропадет вот за этим пригорком… Останется на виду одна красноватая кайма голых верб в левадах. Одни вербы…

Станичка, родимая моя, прости!..

III

Иван Нефедыч, тесть Андрея, и Марина, провожавшие его на сборный пункт, вернулись и привезли известие, что объявлен поход не в Маньчжурию, а в Россию «по бунтам».

— Значит, чтобы бунту не было… где народ соберется… — объяснял Иван Нефедыч. — Города, значит, расейские охранять будут, дороги, концы в концов…

Все были довольны — и Аксеновна, и Марина, и тесть: поход неопасный, недалекий и, по всей вероятности, недолгий. И выдано сто рублей на снаряжение. Пятьдесят Андрей взял с собой, а другую половину прислал с женой на семью. Один Антон разочарованно сказал:

— Сулили, брат не оставит меня за хлопоты, когда офицерство получит… А теперь не надеюсь: вряд дадут ему офицерство… какая это служба — жидов да мужиков бить…

— Ну тебя с твоим офицерством! — возразила мать. — Поди да заслуживай… Укокают где-нибудь — вот тебе и офицерство…

— Правда говорится в песне, — продолжал Антон развивать свою протестующую мысль, оставляя без внимания слова матери: — «Меж собою у нас дружба, мало стало в поле службы…» Ну, что это за служба — по бунтам? Срам один! Мужиков бить… дорогу охранять… Ведь ему как не бунтовать, хотя бы расейскому? Режь — кровь не потекет… Все у него на приколе: курица на приколе, свинья на приколе… Ничем ничего!.. А тут еще наш брат: увидит, что плохо лежит, сейчас цап да в торбу… Доведись так нам пожить, как бы мы заговорили?..

— Концы в концов, это правильно, — согласился нерешительно и Иван Нефедыч.

— Города охранять… А города-то чьи? Купецкие. И дорога купецкая. А поди покупать к купцу или повези пшеницу продавать, — сдохнет сукин сын, коли не обсчитает тебя хоть на копейку!..

— Верно это ты… концы в концов, это все так, — сказал Иван Нефедыч более решительным тоном. — У нас вот Бебер… чем он дюже заслужил царю? Сказывают, от фальшивых денег разбогател… Концы в концов, казакам велели охранять его завод, когда рабочие прибавки затребовали… Это — голос?.. А ничего не поделаешь. Приказ даден, — надо исполнять…

— Хорошо: приказ, — возражал неугомонный Антон, — а детей-то казачьих кому кормить? А?.. Ну, они ушли, а за детей-то их кто же горбом должен отвечать? Бебер? Хорошо, у нас вот есть кому, — я, к примеру сказать, бездетный, с братом не разделен. А вон у Памфиловых осталась одна Дарька, а у ней их четверо голышат… небось они есть не хотят? А способие в станичную суму пошло: коня ему на станичный счет справляли. Небось Бебер-то им муки не пришлет?..

Но на эти вопросы Антона никто не дал удовлетворительного ответа. В их жизни, в несложной, серой жизни этих темных, трудовых людей было много таких вопросов, которые звучали горечью, недоумением и стоном и на которые даже эхо не отзывалось. И теперь в душе Антона шевелился бессознательно и смутно ропот досады и возмущения, потому что жертва, приносимая казачеством, идет не туда, куда следует, служит какому-то нечистому, ненужному, не оправдываемому никакими соображениями делу, а они идут на него, как бараны, и, глухо недовольные, не смеют вслух заявить о своей обиде, о своем стыде…