Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье - [4]

— Как от Брюммеля! — говорю я, обалдев от его вида.

В элегантности Толстяка есть что-то благородное и вместе с тем вызывающее: ходит вразвалку, расставляет ноги колесом и часто-часто моргает своими наштукатуренными веками.

Никогда, никогда в жизни я не видел его одетым так простенько, но со вкусом. До сего дня он был атавистом по гардеробной части и при этом помешан на материи в крупную клетку (преимущественно зеленого и красного цвета). И чем больше была клетка, тем больше радости это доставляло Берю. У него даже были туалеты в клетку в квадрате.

— Ты приглашен на прием к президенту Франции? — спрашиваю я его, когда мы, раздав щедрые чаевые, выходим из салона.

— Бери выше — загадочно отвечает он.

— О, хо-хо! К королеве Великобритании?

— Почти!

Не проронив больше ни слова, мой дружок, вполне естественно, заворачивает в первый же ресторанчик и плюхается на молескиновую банкетку.

— Отказываюсь понимать, — заявляю я, следуя его примеру. Плут от природы, он ждет, когда ему принесут стакан его любимого пойла, и лишь опорожнив его, открывает мне секрет.

— Это целая история, Сан-А. Представь себе, я нахожусь в блуде с одной аристократкой.

От этого известия у меня по спинному мозгу пробегают мурашки.

— Ты?!

— Я!

Он вытягивает перед собой наманикюренную руку и откровенно любуется переливами лакированных ногтей в свете неоновых ламп забегаловки.

— А главное, что я хочу тебе сказать — вот уже несколько дней я живу один.

— Тебя бросила Берта?

— Она уехала на курорт в Брид-ле-Бэн, хочет снова вернуть себе осиную талию.

— Да это же разрушение семьи! — восклицаю я. — Придется все начинать сначала!

— Так было нужно, — оправдывается Берю. — Подумай только: Берти стала такой крупной, что мне, чтобы оказывать ей знаки внимания, приходилось обозначать путь вехами!

Как-то утром она взбирается на наши весы и начинает голосить, что вроде бы у весов нет стрелки! А ты говоришь! А эта несчастная стрелка, в страхе от ее массы, просто прилипла к другой стороне шкалы, зашкалила, бедняжка. Наши весы показывают до 120 кило, а дальше — неизвестность! Когда ты не можешь узнать, сколько ты весишь, Сан-А, надо объявлять чрезвычайное положение, разве нет? Либо ты теряешь контакт с самим собой!

После этой значительной тирады мой товарищ-философ подзывает официанта и просит его повторить.

— Все это не объясняет причин твоей копуляции с аристократией, малыш.

— Сейчас объясню. Так вот, несколько дней назад я загружаю свою Берту в вагон и собираюсь взять машину. Я открываю дверь такси, и в это время какая-то особа открывает дверь с другой стороны, и вот мы хором кричим: «Рю де ля Помп!» Мы смотрим друг на друга и хохочем. Взглядом знатока я сразу же вычислил светскую даму. Ну, тогда я, ты же меня знаешь: я сама галантность, вместо того, чтобы выкинуть ее из машины, как я был вправе это сделать, потому как мужчина, а тем более как полицейский, я ей говорю своим бархатным голосом на пневматической подвеске: «Дорогая мадам, поскольку нам ехать в одно место, давайте путешествовать вместе». Она колеблется, потом поняв, что имеет дело с настоящим джентльменом, соглашается.

От Лионского вокзала до Рю де ля Помп надо ехать почти через весь Париж. А в час пик движение достигает своего пика, поэтому у меня было навалом времени, чтобы навешать ей лапши на уши, ты меня знаешь. Что я ей там плел, я сейчас не помню, короче, мы добираемся до Рю де ля Помп, и тут она приглашает меня к себе пропустить глоток-другой. Я сразу же оплатил половину проезда! А ее дом, это надо видеть! Из тесаного камня, с такими высокими окнами, что если бы они были на первом этаже, то из них можно было сделать двери! Ковер на лестнице, а в лифте стоит скамейка из бархата для тех, кто боится головокружений. Ты представляешь? Он осушает второй стакан и ставит красное пятно на свой серый галстук.

— Мы поднимаемся и подходим к двери: одна единственная на весь фасад, заметь, и с шикарным половиком с инициалами этой дамы. Вместо того, чтобы достать ключи, она звонит. И кто же нам отворяет? Лакей в полосатом жилете.

«Добрый день, госпожа графиня», — произносит раб.

Я таращусь на дамочку как малахольный. Она улыбается мне и представляется: «Графиня Труссаль де Труссо» и приглашает в гостиную, где вся мебель как будто сошла с старинной картины. Ты можешь быть республиканцем с головы до пят, но дворянство и стиль Людовика XV всегда потрясают, надо это признать. Закрученная фамилия оказывает свое действие даже в эпоху ракет и штиблет. Я так растерялся, что забыл выложить ей свою генекалогию, и от этого она была явно не в себе, моя графиня.

«С кем имею честь беседовать?» — в нетерпении она шепчет мне.

Я чуть было не поперхнулся, тем более, что на стенах висела тьма каких-то субъектов, нарисованных маслом (это видно невооруженным глазом), которые смотрели на меня с такой злобой, как консьержка, уставившаяся на дворняжку, которая облегчается на парадный коврик в подъезде. И не какие-то там простые мужики, а благородные — с острыми шнобелями и глазами. Для джентри, парень, то бишь для аглицкого дворянства, характерна именно заостренность.