Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье - [15]

Не возражаю: табличку с названием улицы можно отвинтить, тогда, тем более, вы должны отдавать себе отчет в том, какая головастая Эта Святая Церковь Божьей Матери, у которой есть святое семейство Сен-Сюльпис, чтобы увековечивать и гипсовать своих святых в любых количествах. На переплавку отправляют только бронзовые статуи, а гипсовые отливают в формах. Если они разобьются — не страшно: сделают другие, ведь это дешево! Как вас однажды сделали святым, так вы святым и останетесь — на веки вечные, да еще с золотой каемочкой. Если папа Павел VI сумеет отстоять свою кандидатуру, тогда все захотят стать членами большого святого семейства. Все станут играть в добрых апостолов, строчить, как из пулемета, «Отче наш», боготворить свою мазер, учить Аз, Буки и Буки, Аз. Для человека мысль о том, что его преосвященные трусики могут быть, после использования, помещены как реликвия в церковную раку, равносильна допингу. Итак, все дружно, плотно сбившимся стадом, спешат качественнее улучшить породу, бегут наперегонки в рай, курят фимиам, падают ниц, короче, начинают жить на коленях в обоюдном экстазе, в высочайшем уважении к другому. На улице Фобур-Сент-Антуан строят только скамеечки для молитвы и исповедальни первого класса! Подружек водят только на алтарь! Душатся смолой из Аравии, а слово «Господи!» произносят только во время молитвы. Тьфу, черт! Я слишком увлекся, извиняюсь, давайте вернемся к нашим сыскным ищейкам.

Мой панегирик явно тронул Босса. Он качает своей полированной головой, напоминающей ощипанную ягодицу.

— Что вы предлагаете, Сан-Антонио?

— Чтобы мы занялись этим делом, патрон.

— На каком основании?

— Неофициальным порядком.

— То есть?

Я хорошо вижу блеск в его глазах. Он скажет да. Он просто умирает от желания сделать это.

— Если позволите, я поеду в школу полиции вместе с Берюрье: я — в качестве преподавателя, а он — в качестве слушателя. Я полагаю, что вы сможете быстро уладить вопрос о нашем зачислении?

Он сохраняет мужество, осторожно выжидая, чем же я закончу.

— Прибыв туда, — продолжаю я, — мы все досконально изучим, потому что нам никто не будет мешать, а самое главное — никто не будет знать, что мы ведем расследование. А поскольку мы будем приписаны к штату школы, у нас будет прекрасная возможность все держать в поле зрения, понимаете, господин директор?

Матиас не выдерживает и умоляюще вздыхает, издав звук, похожий на скрип флюгера, с которым играется ветерок.

Что касается меня, я больше не настаиваю. Я жду, чтобы мое предложение осело на самое дно котелка Босса. Он вытягивает перед собой руку, рассматривая свои полированные пальцы и покусывая свою утонченную нижнюю губу.

— Щекотливый вопрос, — говорит, — преподаватель чего?

— Неважно чего, — отвечаю я, — стрельбы из лука, прыжков с шестом или правил хорошего тона…

Я расхохотался. Это выше моих сил. Мне в голову пришла идея.

Идея века, друзья мои.

Консьержка Толстяка подметает пол у входа, когда я, взбежав по лестнице, как молодой олень, вхожу в подъезд.

— Вы не знаете, господин Берюрье дома? — обращаюсь я к хозяйке метлы.

Она пощипывает свои усы, потом пальцем поглаживает свою симпатичную бородавку на подбородке и лишь затем хрюкает голосом, напоминающим звук прочищаемой раковины:

— А что, разве не слышно?

Я напрягаю мочку своего уха и действительно слышу беспорядочный гвалт. Наверху играет музыка, раздаются крики и топот ног. — Он дает коктейль, — поясняет мадам привратница с кислой миной. — Этот боров даже меня не пригласил. Они, эти фараоны, — все хамье и вообще.

Я оставляю свое мнение при себе и бегом поднимаюсь по лестнице.

Дверь в квартиру Берюрье широко открыта, на лестничной площадке толпятся приглашенные: глухой на ухо сосед сверху; парикмахер г-н Альфред, который долгое время был любовником Берты Берюрье, с супругой; маленькая прислуга из галантерейной лавки и ее жених, какой-то военный; плюс ко всем, торговец углем и вином с нижнего этажа.

Я присоединяюсь к группе и становлюсь очевидцем совершенно потрясающего зрелища.

Берю, в своем черном свадебном костюме (который уже не застегивается), в белых перчатках выпускника полицейской школы Сен-Сир — на Золотой Горе, стоит в вестибюле навытяжку, как по стойке «смирно», а его домработница объявляет шепелявым голосом о прибытии приглашенных.

— Гашпадин Дюрандаль, шашед шверху!

Кто-то катапультирует вперед глухого соседа. «Это вас», — орут ему в слуховую трубку, чтобы он понял, почему с ним так невежливо обошлись Тот входит в квартиру Берю, придерживая рукой свою слуховую подстанцию.

Толстяк устремляется ему навстречу, протягивая для приветствия обе руки одновременно. Растянутый в улыбке рот напоминает ломоть арбуза.

— Старина Дюрандаль, — журчит он осенним ручейком, вытянув губы трубочкой, как будто лакомясь рахат-лукумом, — я вам много раз признателен за то, что вы соблаговолили оказать мне честь за удовольствие прийти ко мне в гости, чтобы пропустить пару стаканчиков.

Он стягивает перчатку с правой руки и пылко сдавливает ему руку настоящее рукопожатие для теленовостей «Гомон-Актюалите».

— Уже гораздо лучше, спасибо, — отвечает невпопад Дюрандаль.