Станция назначения - Харьков - [10]

У кого находилась тогда "Лучезарная Екатерина" - у друзей автора письма или у Красавца, офицера контрразведки?

Как письмо попало в Москву? Кто и с какой целью привез его сюда?

Было, конечно, соблазнительно перебросить мостик от письма неизвестного к тем событиям в Екатеринбурге и Алапаевске, о которых мне рассказывал Черняк. Тогда можно было бы хоть за что-то ухватиться. Но я знал: предположение, основанное на предположении, плохая подпорка в розыскной работе. Мостик должен опираться на нечто реальное, вещественное. А этого реального у нас не было. По сути, ничего не было, кроме предположений, нагромождающихся на те же предположения.

- Само по себе письмо нам покуда ничего не дает. Одна игра воображения, Леонид Борисович! - сказал Борин, безошибочно читая мои мысли. - Плясать надо не от него, а от Кустаря и Улимановой.

- Рассчитываете, что допляшетесь до чего-нибудь путного?

Борин огладил свою вконец поседевшую бородку:

- Смею надеяться, Леонид Борисович. - Он достал из серебряного портсигара с монограммой папироску, покрутил ее в пальцах и вновь положил в портсигар: с куревом в Москве было небогато. - Только плясать, понятно, с толком надлежит, на трезвую голову.

- Не слишком топать и поменьше руками размахивать?

- Вот, вот. Авось до чего путного, как вы изволили выразиться, и допляшемся.

- Ну что ж, для разминки можно и поплясать, - согласился я. - А пока расскажите мне об Улимановой. Ведь вы пляску без меня начали.

Оказалось, что Улиманова, некогда содержавшая небольшое белошвейное заведение на Солянке, хотя и не была профессиональной преступницей, но все-таки числилась до революции в канатчицах. Канатчиками или канатчицами в Московской сыскной полиции называли тех, кто, занимаясь временами "противузаконной" деятельностью, ухитрялся так ловко "ходить по канату", что ни разу не попадал не только в тюрьму, но и в участок. От случая к случаю в полицию поступали сведения, что Улиманова приторговывает наркотиками, а в ее квартире организован тайный игорный притон - "мельница". Но уличить эту оборотистую даму не могли, а может, и не очень стремились.

По мнению Борина, Улиманова оказывала помощь Кустарю уже не первый год. Но встречались они редко, только в случаях крайней необходимости.

Причастность Улимановой и бывшего ложкаря к событиям, описанным в письме, представлялась маловероятной. Скорей всего, письмо попало к Кустарю случайно во время очередного налета вместе с вещами, представляющими реальную ценность. Оно могло, например, находиться в портфеле, где лежали деньги. И налетчик не выбросил его лишь потому, что нашел для него практическое применение - чего зря бумаге пропадать?

Люди, у которых хранилось это письмо, могли бы поведать нам немало интересного. Но кто они и где их искать?

На эти вопросы мог ответить только сам Кустарь. А он отнюдь не торопился засвидетельствовать нам свое почтение...

Удастся ли его взять?

Обыск на квартире Улимановой мог его вспугнуть, согнать с насиженного места. В конце концов, налетчика ничто не удерживало в Москве. Но даже если он останется в городе, то шансов разыскать его тоже не так уж много.

Однако Борин не разделял моих опасений.

- Мария Степановна, понятно, встревожена, - сказал он, - хотя обошлись мы с ней честь по чести: и выпустили, и вещички вернули, и за напрасное беспокойство извинения принесли - в дурачков, словом, сыграли. А Кустарь, осмелюсь доложить, в неведении пребывает.

- Так ли?

- Так, Леонид Борисович, - с несвойственной ему обычно уверенностью сказал Борин. - Посудите сами. Через третьих лиц связи у них нет - мы проверяли. Да и не в натуре Кустаря вмешивать в свои родственные дела посторонних. Ни к чему ему это. Значит, что? Личная встреча. Так? А рандеву у них покуда не было. Встретятся - накроем. Уважаемую Марию Степановну мы из вида не упускаем - как нитка за иголкой. Наши агенты ее днем и ночью пасут, разве что под кроватью у нее не ночуют. Куда она от них денется?

- А вдруг? - поддразнил я. - Это же вы, помнится, как-то сказали, что в жизни все бывает, даже то, что никогда ее бывает?

- Хвощиков, - уточнил Борин, - он так говорит.

- Но вы-то согласны с сиим афоризмом?

- Справедливая мысль, - кивнул Борин. - В жизни все бывает. Это верно. Вот потому-то я запасся еще одним выходом на Кустаря. Я ведь не зря список жиздринцев, имеющих жительство в Москве, составлял...

- Вы что же, их всех в пособники к Перхотину определили?

- Всех не всех, а на одного кое-какой материал у меня имеется. И Кустарь, говорят, ему как-то визит нанес, и Улиманова... Похоже, он все ювелирные изделия через Улиманову скупает. А может, и наводкой не брезгает. Мы сейчас все это проверяем. Ну и его, натурально, под своим попечением держим. Так что Кустарю деваться некуда: куда ни кинь - везде клин. А из Москвы он без крайней нужды никуда не уедет. Он же скопидом: свое кровное за здорово живешь не бросит. Да и привычно ему тут, все налажено, все известно - как в собственной избе. А мужичок он основательный, не вертопрах какой, чтобы с места на место мотылять. Ежели где осел, то крепко. Такого только с корнем выдернешь.