Стань неуязвимым. Как обрести ментальную броню, научиться читать людей и жить без страха - [102]

Словно в ответ на мой вопрос появилась монахиня. Она подошла к отцу, вежливо поздоровалась, он ответил, и монахиня жестом пригласила нас следовать за ней к центральному зданию – небольшой церквушке. Никогда прежде я не бывала в подобных местах, и потому всю дорогу завороженно молчала. Монахиня подошла к алтарю и, указав на большое коричневато-бордовое пятно на белом мраморном полу, сказала: «Вот здесь их и убили».

Монастырь святого Мины стоит на вершине холма, откуда открывается вид на деревню Неокори, что на острове Хиос, где вырос мой отец. Монастырь возведен в пятнадцатом веке и знаменит как место Бойни 1822 года, когда тысячи преследуемых греков искали убежища в его стенах, а угодили в ловушку турецкой армии. В течение нескольких лет здесь было убито и сожжено живьем более трех тысяч греков.

Я переводила взгляд с земли под ногами на отца, он же просто кивал. Монахиня издалека наблюдала за тем, как на моем лице мало-помалу отражалось осознание произошедшего. Потом она медленно повернулась и повела нас в маленькую комнатку за алтарем. Когда мы оказались внутри, я почувствовала, что от стен исходит какой-то странный запах, но не могла понять его природу. Сама комнатка напоминала пещеру – сырую и холодную, выбитую прямо в скале. Постепенно глаза мои привыкли к полумраку, и я увидела их: сотни и сотни черепов, лежащих на груде костей, уставились на меня своими пустыми желтоватыми глазницами. Тут я поняла: это не пещера, а склеп!

– Это черепа мужчин, женщин, детей и младенцев, убитых турками, – пояснила монахиня. В голосе ее не было ни гнева, ни отчаяния, словно она давно примирилась с этой немыслимой трагедией, и теперь просто излагала факты. В детстве это не укладывалось у меня в голове: «Зачем кому-то убивать младенцев? Или вообще – греков? Что плохого сделали греки, чем заслужили такую ненависть, чтобы извести под корень целую цивилизацию?»

Мы видели результат массовой резни. Спустя почти четыре столетия турецкого господства, в 1821 году, устав от преследований и притеснений, греки подняли бунт и объявили себя независимыми от Османской Империи. Ответная мера была суровой и жестокой: на остров была отправлено более чем сорока тысячная турецкая армия.

Вслед за монахиней мы вышли из церкви, вновь оказавшись на залитом солнцем дворе. Она остановилась у колодца с питьевой водой и, взяв меня за руку, подвела к нему.

– Там, внутри прятали детей, – сказала она. – Родители надеялись, что если спрячут детей в колодце, то спасут их.

– Что же случилось? – спросила я.

– Турки подожгли колодец.

Я посмотрела в черноту скважины, потом – снова на монахиню. Помню, как подумала про себя: «Надеюсь, они давали им сдачи! Надеюсь, они боролись до конца!»

На острове Хиос жило 120 тысяч греков. После резни их осталось всего две тысячи. Тогда я поняла, зачем отец привез меня туда и почему он частенько возил нас с братом по таким местам – чтобы мы знали историю своих предков. Отец твердо намеревался по мере возможности и нашего детского разумения показать нам всю несправедливость этого мира, чтобы мы с раннего детства знали, как важно уметь давать сдачи. Он готовил нас к реальной жизни. Большинство детей испугались бы того, что увидели, – но не я. К тому времени такие истории уже не были мне в новинку. Отец хотел, чтобы мы не боялись смерти, а принимали ее как часть жизни.

Нельзя перестать бояться раз и навсегда. Стоит вам справиться с одним страхом, как на смену ему тут же приходит другой. Конца этому нет, как нет и предела, некой максимальной точки бесстрашия, которой можно достичь. Меня это касается так же, как любого из вас. Вот и сейчас, дописывая последние страницы этой книги, я испытываю величайший страх своей жизни – увидеть смерть любимого человека. Инвазивная аденокарцинома поджелудочной железы неизлечима. Сообщив эту новость моему отцу, врачи сказали, что жить ему осталось всего несколько недель, от силы – месяцев. Этого времени хватит, чтобы привести в порядок дела и попрощаться с семьей. Сидя у его постели, я смотрела, как он медленно угасал – физически и морально. Не было больше того пышущего здоровьем мужчины, который усаживал меня на колени и рассказывал истории о наших предках. Теперь я держала в своих руках хрупкую ладонь человека, которого с трудом узнавала. От него осталась лишь беспомощная тень. Он не мог самостоятельно есть и ничего не понимал – кроме того, что ему невыносимо больно, и что смерть все ближе, и я никак не могу ей помешать. Лишь однажды за всю свою жизнь я чувствовала себя настолько беспомощной – в день, когда рухнули башни-близнецы и вокруг меня умирали люди, а я не могла их спасти.

Какой бы пуленепробиваемой я ни была, мне ужасно страшно. Страшно видеть, как мой отец умирает. Страшно видеть, как он страдает. Я боюсь, что однажды ночью засну, а его не станет. Боюсь, что из любви к нему приму неверное решение. Боюсь прощаться с ним. Боюсь его хоронить. Боюсь жизни, которая наступит, когда его не станет. Большую часть своей жизни я защищала людей – и нет ничего страшнее, чем оказаться совершенно бессильной перед болезнью, пожирающей моего отца.