Стальной шквал - [11]

— Мы, господин младший сержант… мы, значит, того… говорили, что вот, мол, какая темень — в двух шагах ничего не видно…

— Врете! И руки у вас в карманах. Ложись!

Свет фонарика передвинулся на следующего.

— А вы что говорили, егерь Хейно?

— Господин младший сержант, о темноте…Ложь! И рот полон хлеба… Ложись!.. Егерь Саломэки, о чем?

— Да о темноте, господин младший сержант!

— Враки! Да вы еще перебиваете начальника. Ложись!

Тут фонарик выхватил из тьмы лицо Ниеминена.

— Ага-а, вот и вы! Егерь Ниеминен, я с огромной ра… отставить. Пуговица расстегнута, головной убор набекрень — ложись!

И четвертый исполнил приказание, но как-то неуверенно. Пуллинен знал по опыту, что это значило. Если новичок начинает вести себя таким образом — значит, дело серьезное. Он отступил на два-три шага, все время освещая фонариком Ниеминена. Было бы слишком рискованно скомандовать им «встать», и Пуллинен выжидал. Сзади послышались чьи-то шаги. Шаги приближались. Младший сержант почувствовал, что волосы у него на макушке поднимаются дыбом. Шел явно не майор, а какой-то старикашка. О, господи!

Унтер-офицерские мозги Пуллинена сверлила одна мысль: надо как можно скорее отвязаться от этих смутьянов. Завтра он, конечно, придумает, как с ними быть дальше. И вдруг его словно осенило. Ведь эти упрямцы, распростертые перед ним в дорожной пыли, сознательно нарушили данные им перед увольнением инструкции. Сам же начальник учебного центра говорил о важности дисциплины.

На душе Пуллинена стало светлее.

— В каком виде вы вышли в увольнение? Ходите как оборванцы! И поэтому я с огром… Отставить! В казармы — шагом марш! Заявите дневальному, что вы арестованы. Причина вам известна.

Он быстро повернулся и мгновенно исчез в спасительной темноте.

Четверо егерей были просто ошеломлены. Прошло немалое время, прежде чем они поняли, что лишились свободного вечера. Первым заговорил Саломэки:

— Нет, братва, я никуда не уйду, пока не прикончу этого младшего сержанта. Пена, айда за ним!

Саломэки обратился прежде всего, разумеется, к своему «коллеге» Хейно. Недаром же они вместе столько спичек похоронили. Но «пастор» был мирно настроен, как и подобало священнику.

— Не… я не стану пачкать руки из-за такого… — Он сунул в рот сухарик и продолжал: —А ну-ка, пошли в казарму, вскинем рюкзак на плечи и — драпанем домой.

— Домо-ой, — презрительно протянул Саломэки. — Думаешь, дома тебя не разыщут? А потом еще обреют наголо — и в тюрьму… Войтто, ты пойдешь с нами?

Хейккиля сунул руки глубоко в карманы. Он тоже был «сыт» по горло, но все же не настолько, чтобы идти на все. Отлупить Пуллинена, конечно, стоило. Он и сам уже было решился на это. Когда-нибудь при случае он его отдубасит. Но сейчас…

— Он же велел нам объявиться дневальному. Позвонит по телефону и спросит, объявились ли мы. И потом, если сейчас набить ему морду, он, конечно, смекнет, чьих это рук дело. И нас четверых тут же схватят за шиворот, точно котят, да и носом в дерьмо.

— Не схватят, — решительно возразил Ниеминен. — Мы сделаем так. — Он наклонился поближе и продолжал, понизив голос:

— Вы пойдете в казарму и объявитесь, честь по чести. А я займусь этим горлодером. Жаль об такого руки марать, но иначе он не отстанет.

— Нет, Яска! — вспыхнул Саломэки. — Мы тебе этого удовольствия не уступим! Нельзя, чтобы ты все брал на себя.

— Уступите. Я пойду один, и дело с концом.

— А что будет, если он тебя узнает? — сказал Хейккиля.

— Все равно. Да он и разглядеть не успеет. Достаточно сделать ему один суинг — так он до завтра не очухается.

— Бросьте, ну его к лешему. Еще загнется от твоего суинга, — встревожился Хейно, мирный по своей натуре.

— Не загнется. Я буду бить аккуратно. Только уговор: вы ничего не знаете. Ясно? Скажите, что мы разошлись, я ушел от вас. Ну, я иду. А то этот горлодер успеет удрать.

Ниеминен скрылся. Товарищи напряженно прислушивались к его удаляющимся шагам.

— Не, братва, я так не могу… Я тоже пойду с ним, — сказал Саломэки, но Хейно схватил его за руку.

— Не пойдешь. Ты же слышал, что Яска сказал!

— %Пусть он себе говорит что угодно, а я пойду!.. Отпусти, чертов удав! А не то — я…

«Удав» стиснул его руку еще крепче и все приговаривал:

— Тшшш… тшшш… Не рвись, не рвись. Мы пойдем в казармы спички хоронить.

Наконец им удалось повести Саломэки, хоть тот упирался и сердито кричал:

— Жалкие твари!.. О, господи… вот уж не думал, что такие…

Сзади послышались голоса. Кто-то неистово ругался, кто-то пел во все горло.

— Кто это там? — Хейно остановился, прислушиваясь. — Неужели их тоже лишили увольнения?

Они остановились и стали ждать. Возвращавшихся в казармы было много. Большей частью это были солдаты второй роты. Очевидно, младший сержант Пуллинен продолжал усердствовать. Он останавливал всех подряд и чуть что не так — лишал увольнения.

— Там начальство на каждом углу. И все набрасываются как цепные псы. Говорили, муштра до присяги…

Майор Вуорела и сам испортил кое-кому свободный вечер. Вот шли, пошатываясь и чертыхаясь, трое солдат. Двое тащили за руки третьего, который упирался изо всех сил.

— Я не пойду, с-сатана, чтоб ему поперхнуться, этому майору…