Стальное сердце - [44]

Тим хищно прищурился и с шумом вобрал в себя побольше воздуха для матерного вопля. Подумал и выдохнул. Только сжал кулаки.

В списке было человек двадцать отчисленных. Против одних фамилий стояла резолюция «восстановить», против других – «разрешить сдавать разницу». И только про бывшего студента Костенко написали коротко и ясно – «отказ». Липовое ходатайство из рекламного агентства, где работала Ольга, прошло все инстанции нормально. Почему же тогда отказ? Тим круто повернулся на каблуках и рванул на себя дверь учебной части.

– Простите, Тимофей, но я вам ничего определенного сказать не могу, – сообщила инспектор курса. – Учебная часть тут ни при чем, эти вопросы решает деканат. Сходите к замдекана, может быть, она…

К заместителю декана Тим попал быстро, уже через полчаса. Это оказалось несложно – сначала тонизировать замученную менструацией секретаршу, а потом мощным «щелчком» сквозь дверь настроить грозную замдеканшу на миролюбивый лад.

– А понятия не имею, – сказала замдеканша. – Это вы сами, молодой человек, разбирайтесь в учебной части. Сказать по правде, я так думаю, кому-то вы там крупно насолили…

Круг замкнулся. Стоя в коридоре с глупой ухмылкой на губах, Тим привычно шарил по карманам в поисках фляги. «А откуда ей взяться – я же теперь почти не пью». Тим свернул за угол, спустился по широкой мраморной лестнице и вышел на улицу, под мокрый снег. «Похоже, наклевываются серьезные неприятности. Отец меня тупым ножом зарежет. Больше ему ничего не остается. Выгнать меня из дома он не в состоянии, поскольку дома я и так не живу. Наследства лишить тоже не получится – разве ж это наследство? А вот в морду он мне даст. Бедный папа, здорово я его обломаю. Человек без диплома по его понятиям – не человек».

Дома Тим принялся бесцельно шататься по квартире, потом затеял было стирку, но бросил на полпути. Наконец, перелопатив книжный шкаф, раскопал давно спрятанный от себя литр водки и уединился с бутылками на кухне. Прошел уже месяц с тех пор, как Тим побывал бесплотным духом, узнал о Проекте, убил оператора и принял решение поднять лапки кверху. Для начала он разругался с Рябцевым, а на следующий день сказал Гульнову и Зайцеву, что выходит из расследования. Мотив он придумал отменный: «Мне страшно, я боюсь на этом деле сойти с ума. Я устал общаться с зомби, они пугают меня. Про наведенный бред слышали? Вот так-то. Скоро я начну вам рассказывать про японскую разведку, а мне бы этого очень не хотелось».

Ребята посмотрели на него сначала с интересом, потом с жалостью и отвернулись. А Проект – исчез. Пропал, растворился в воздухе, перестал беспокоить. Как будто и не было его. Никаких симптомов. И вот тут Тиму действительно стало нехорошо. Во-первых, он действительно обрубил ниточку, соединявшую его с людьми, которых уважал и которые хорошо к нему относились. Во-вторых, чем больше времени проходило, тем иллюзорнее казались все его былые страхи. Факты, которые раньше выглядели неоспоримыми, расплывались и таяли. Обжигавшие душу эмоции подзабылись. И иногда, вспоминая, Тим ловил себя на том, что действительно подозревает – а не существовал ли Проект исключительно в больном воображении нескольких десятков сумасшедших?

Тем более что, интенсивно «раскручивая» свою энергетику, Тим вполне мог переутомиться. Психика сенса – чересчур навороченная система для того, чтобы быть совершенной. И она запросто могла дать временный сбой. «Но чем же я тогда занимался добрых полгода? С какими ветряными мельницами воевал? И почему тогда, уверенный в том, что меня травят, как лисицу, и жизни моей угрожает опасность, я был так собран, отважен, неутомим… счастлив? И почему теперь мне так тоскливо и одиноко?

Неужели ты был болен, Тим?!»

Ему вдруг стало тяжело дышать. Тим перевернулся на спину и понял, что плачет.

***

– Тимофей, вы не могли бы зайти ко мне на минуточку? – раздалось за спиной.

Тим обернулся. Перед ним, мягко улыбаясь, стоял Гаршин.

– Понимаете, Тимофей, я давно хотел с вами поговорить, но вы теперь так редко бываете в редакции…

Тим, не отвечая, сверлил Гаршина взглядом. «До чего же он мне неприятен! А почему, собственно? Если отбросить некоторые личные претензии, о которых знаем только мы с ним, то почему? Да скользкий он, вот и все. Болезненно костлявый, с острыми маленькими глазками. Взгляд бегает. И весь этот Гаршин какой-то жеваный, помятый… Год назад, когда мы встречались по его личным делам, он просто страшно выглядел, а сейчас, кажется, поздоровел, но ненамного».

– Ну… – начал Тим глубокомысленно.

– Прошу, – Гаршин распахнул дверь кабинета.

Тим помялся, но вошел. При других обстоятельствах он с Гаршиным разговаривать не стал бы. Но теперь, зная, что между Гаршиным и отцом имелся какой-то контакт, решил хотя бы послушать.

В кабинете редактора отдела было непривычно пусто. Прежний редактор, Петя Половец, уволившись, забрал с собой все те маленькие вещицы, которыми обрастают с годами стены каждой редакционной комнаты. Плакаты, вымпелы, флажки какие-то, дружеские послания, макеты удачно сделанных полос. Вроде бы ерунда на булавках и кнопках болтается, а сразу видно, кто в комнате хозяин, что он за человек. Половец был нормальный мужик и не мешал отделу работать. Над расследованием Тима и Зайцева деликатно хихикал, но не более того. Копайте, ребята, а я тут ни при чем.