Сталинский неонэп (1934—1936 годы) - [53]

Резко осуждая сплошную коллективизацию, которая «проводится полицейскими мерами», Сапронов столь же однозначно оценивал положение рабочего класса, который «снова превратился в наёмного раба — в производстве и в политически бесправного — в стране». Характеризуя сложившийся в СССР экономический уклад как «своеобразный уродливый госкапитализм», он подчёркивал, что «называть такое хозяйство социалистическим значит делать преступление перед рабочим классом и дискредитировать идеи коммунизма» [255].

Во время следствия Сапронов, отвергнув обвинение в контрреволюционной деятельности, отказался отвечать на все другие вопросы и больше по делу не допрашивался. Столь же непримиримо вёл себя Смирнов, категорически отказавшийся сообщить следствию о своих политических взглядах.

Постановлением ОСО от 22 мая 1935 года Сапронов был осуждён к лишению свободы сроком на 5 лет, а Смирнов — на 3 года. В 1937 году они были расстреляны по обвинениям, за которые уже подвергались репрессиям в 1927—1935 годы. Как и другие «неразоружившиеся» оппозиционеры, они были реабилитированы в юридическом и партийном отношении только в 1989—1990 годах.

В начале 1935 года были арестованы коммунисты, примыкавшие в прошлом к группе Сырцова — Ломинадзе. Сам Ломинадзе, работавший секретарём Магнитогорского комитета партии, в преддверии неминуемого ареста застрелился. Выстрел оказался неудачным, и Ломинадзе прожил ещё несколько дней. В больнице он передал своему помощнику письмо для Орджоникидзе, в котором объяснял свой поступок тем, что ему «предстоит процедура», которую он не в силах вынести. «Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят. Видимо, на меня ещё наговорили чего-то мерзавцы типа Сафарова и других. Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьёзность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всём том мне могли бы не поверить. Перенести это всё я не в состоянии» [256].

О том, как самоубийство Ломинадзе было воспринято в партийной среде, выразительно свидетельствуют воспоминания писателя Александра Авдеенко. Он рассказывает, что в кулуарах съезда Советов один магнитогорский делегат завершил свой рассказ о самоубийстве Ломинадзе предостережением: «Не советую афишировать свою дружбу с Бесо Ломинадзе — жизнью можешь поплатиться. Такое время». А секретарь Свердловского обкома партии Кабаков сказал: «Выстрел в Магнитке — это эхо перводекабрьского выстрела в Ленинграде. Первое эхо» [257].

Хотя самоубийство Ломинадзе было расценено как антипартийный поступок, его вдове, очевидно, по предложению Орджоникидзе, близкого друга Ломинадзе, была назначена персональная пенсия за революционные заслуги мужа. После смерти Орджоникидзе она была лишена пенсии, а затем арестована.

Репрессии 1935 года затронули и ряд старых большевиков, никогда не принадлежавших к оппозиционным группировкам. Среди них был директор библиотеки имени Ленина, известный историк партии В. И. Невский. Одну из причин его травли, предшествовавшей аресту, Троцкий видел в том, что в своей «Истории ВКП(б)», изданной в 1924 году, Невский писал: «Книжки, вроде брошюрки… Молотова „К истории партии“, пожалуй, не только ничего не дают, а приносят прямой вред, такая масса ошибок в них: только на 39 страницах этой книжки мы насчитали 19 ошибок!» [258]

Об истоках враждебности Сталина к Невскому сообщается в воспоминаниях ветерана немецкой компартии И. Штейнбергера. В тюрьме Невский рассказал Штейнбергеру, что ещё в 1924 году, когда вышел первый том его капитального труда по истории РКП(б), дальнейшая работа над этим трудом «была строжайше запрещена господствовавшим в то время триумвиратом в партийном руководстве (т. е. Зиновьевым, Каменевым и Сталиным.— В. Р.), поскольку он [Невский] не хотел придерживаться изданных в 1923 г. ЦК директив, предписывавших историкам партии пути и цели их исследований» [259].

От ударов по отдельным лицам Сталин перешёл к ударам по целым организациям. В середине 1935 года были ликвидированы Общество старых большевиков и Общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев, состоявшее из бывших членов социалистических партий. В докладной записке, направленной Сталину Петерсом и Поспеловым, говорилось, что в обществе бывших политкаторжан «преобладают бывшие эсеры и меньшевики, тесно спаянные между собой связями. После убийства Кирова было арестовано 40—50 членов общества… В своём журнале „Каторга и ссылка“ (члены общества.— В. Р.) особый упор делают на Бакунина, Лаврова, Ткачёва, Радищева, Огарёва, Лунина и других. Есть статьи о Ницше и Керенском; в журнале сообщалось, как народовольцы готовили свои бомбы… Кое-кто в обществе считает, что они должны защищать своих членов общества, арестуемых соввластью» [260].

Ликвидации общества бывших каторжан сопутствовал запрет на всякое положительное упоминание о народовольцах и иных террористах эпохи самодержавия.

В начале 1935 года из библиотек были изъяты все изданные в СССР работы Троцкого, Зиновьева, Каменева и все исторические работы, в которых положительно оценивалась их революционная деятельность. Такие книги, обнаруженные при обысках, приобщались в качестве вещественных доказательств к делам о «контрреволюционной деятельности» (оформлялось это как «хранение нелегальной литературы»). В воспоминаниях Л. Копелева рассказывается, как его брат был исключён из комсомола и университета только за то, что на него пришёл донос о «распространении троцкистско-зиновьевской литературы». Этой «литературой» была изданная в 1924 году книга «За ленинизм. Против троцкизма». «Криминалом» оказалось то, что в числе её авторов были Зиновьев и Каменев — в то время главные «борцы с троцкизмом»