Сталинградский Гаврош - [3]

По ночам в Генкин блиндаж заходили солдаты. Спрашивали, как пройти на высоту-102, так она была обозначена на карте.

— Не знаю такой высоты, — отвечала бабушка.

— А Мамаев курган?

— А Мамаев знаю, — и рукой показывала на северо-запад.

— Я провожу вас, — вызывался Генка. Бабушка урезонивала его, ругала:

— Дурак, ведь убьют же, убьют!

Генка рассуждал по-своему: солдаты не знают местности, зайдут не туда и их всех перебьют.

Бабушка продолжала ругать Генку, а Генка продолжал по ночам водить солдат к Мамаеву кургану. А однажды вот так же пришли солдаты и попросили проводить на передовую. И опять Генка вызвался проводить. И опять ругалась бабушка и даже всплакнула.

По дороге, видимо, старший сказал:

— Нам на нефтесиндикат.

— Там же немцы, — предупредил Генка.

— Веди, веди, — настаивал старший.

До передовой осталось совсем немного. Притихли, прислушались. Была слышна немецкая речь.

— Вот и пришли, — сказал кто-то из солдат.

— А пацана надо кончать, убрать!

Генка все понял: солдаты шли сдаваться, а его надо убить, свидетель же… Раздумывать было некогда. Ящеркой метнулся в темноту, скатился куда-то кубарем, прополз по жесткому, колкому бурьяну к оврагу и затих. Сердце бешено колотилось, рвалось наружу.

— Куда он запропастился, чертенок? Ищите, ищите!

Сжался в комок, к животу подогнул коленки. Кажется, перестал дышать. Лишь бы не задел кто ногой. Крикнули что-то по-немецки. Им ответили. Торопясь, затопотили на ответ. И тут с нашей стороны по ним ударил пулемет. «Дегтярев», — определил Генка. Он уже по звуку знал, когда бьет «максим», а когда «дегтярев». До своего дома, а точнее, до блиндажа добрался благополучно и опять получил взбучку от бабушки. Молчал. А если бы она знала правду?..

…Мы уже несколько часов кряду беседуем с Генкой, с Геннадием Антоновичем Сиволобовым. Рассказав этот эпизод, он на некоторое время умолк, а затем раздумчиво, точно прислушиваясь к самому себе, сказал:

— В этой страшной мясорубке всякому было место: и геройству великому, и трусости, и… самому подлому, что есть в человеке, — предательству.

Генкина мать была медицинским работником. В этом качестве работала до войны, лечила людей. Теперь же, когда вокруг лилась кровь, она и вовсе не могла сидеть сложа руки. Неподалеку был большой блиндаж, куда приносили раненых, поступали они постоянно и в основном с Мамаева кургана. На кургане бои не прекращались ни днем, ни ночью. То наши спихивали с него немцев, то немцы наших. Бились насмерть за клочок земли, с которого весь город был виден как на ладони. А внизу Волга, и тоже как на ладони. Кто владел курганом, тот владел ситуацией. Об этом знал не только генерал, знал каждый солдат.

Ночью раненых уносили к Волге и отправляли на левый берег. Днем к блиндажу не пройти. Генкина мать ходила к блиндажу ночью или в густых сумерках. Перевязывала раненых, оказывала первую помощь. Забирала домой грязные бинты, стирала и снова к блиндажу, и так каждую ночь. Генка часто сопровождал ее. Но самое главное, что он умел делать лучше взрослых, — ходил на Волгу за водой. Приносил воду раненым и в блиндаж. Шла вода и на стирку бинтов.

Как-то к ним в блиндаж зашел капитан.

— Александра Лаврентьевна, — сказал он матери, — спасибо вам за помощь, но вы ходите в гражданском, а это опасно; часовой ненароком может подстрелить. Вот вам форма.

Он подал матери гимнастерку, юбку и сапоги:

— Надевайте, Александра Лаврентьевна, а в гражданском больше не ходите. Еще раз спасибо вам за помощь.

Генкина мать была красивой, ладной женщиной. Военная форма ей очень шла. Генка с восхищением смотрел на свою маму. В углу блиндажа на куске простыни лежало много грязных бинтов. Мать перестирала их и попросила Генку, чтобы он во дворе растянул шнур. Генка вышел во двор, огляделся, прислушиваясь к грохоту боя. Иногда сквозь этот грохот были слышны глухие сильные удары: где-то, видимо, рвались бомбы. Земля вздрагивала. Генка опять прислушался и понял, что больше всего грохотало на Мамаевом кургане. Иногда ему казалось, что он слышит крики людей. «Должно, врукопашную сошлись», — подумал Генка.

Едва он растянул шнур, из блиндажа вышла мама. Она обеими руками прижала к себе тазик. В нем горкой лежали мокрые бинты.

— А теперь помоги мне развесить, — попросила она. Генка подавал матери бинты, а она развешивала их на шнуре. Вдруг он почувствовал, что мимо уха вжикнуло и тут же глухо колупнулось в землю.

— Снайпер, мама, ложись! — крикнул Генка и ткнулся носом в землю. Лежал не шевелясь, знал, что снайпер следит, заметит шевеление, и тут же последует выстрел. Тревожно, гулко билось его сердчишко. Было тихо, открыл глаза, оторвал голову от земли и глянул в сторону матери. Она лежала прямо под шнуром, неловко подвернув руку, в которой виднелся зажатый бинт. Генка привстал на локти и рванулся к матери. Открытые прекрасные глаза матери тускнели. Ей было тридцать пять лет. Пуля попала в голову. Генка уронил голову и горько беззвучно зарыдал.

Ночью во дворе вырыли могилу и опустили в нее Александру Лаврентьевну. Бабушка до утра не сомкнула глаз — плакала. Отец угрюмо молчал и нещадно чадил махоркой. Старший брат Димка уронил голову в ладони и тоже молчал, покачиваясь из стороны в сторону. Сестренку Свету кое-как уложили в постель, и она, кажется, спала. Генка любил свою сестренку. Она похожа была на мать: огромные голубые глаза, прямой нос и белокурые с рыжинкой волосы. Света обещала быть красавицей. Но главное — в отличие от Генки она училась на одни пятерки. Света постоянно была при бабушке — помогала по хозяйству.