Сталинградские были - [26]

— Выпей кружечку, папаша! С холодка оно хорошо!

Каргин не отказался от такого угощения. За чаем разговорились.

Панин рассказал, что до Сталинграда он побывал в боях под Воронежем. Там попал в плен и целую неделю изнывал от пыток и голода в концентрационном лагере на Новой Мельнице, что возле Острогожска. Эсэсовцы допрашивали военнопленных и мирных жителей, требуя у них сведений о советских воинских частях и партизанах. Допрашиваемые молчали. Взбеленившиеся палачи били их палками по голове и пяткам. Но пленники только плотнее сжимали зубы, стараясь не проронить ни звука. Тогда людей выводили на солнце, ставили по команде «Смирно» и держали до тех пор, пока те не валились с ног.

Во время одного такого «допроса» Панин потерял сознание. Его сочли мертвым, погрузили на машину вместе с расстрелянными и вывезли за село в ров. Очнувшись, Панин выбрался из-под трупов и ночью переплыл Дон у села Урыва. В Лисках он явился к военному коменданту.

— Говорят, кто раз уйдет от смерти, потом два века жить будет, — усмехнулся Панин, закончив рассказ. — Однако, на мой взгляд, лучше один век прожить, зато как следует, чтобы и людям была польза, и себе удовольствие… Налить еще кружечку, папаша?

Каргин внимательно посмотрел на своего собеседника, на его слегка скуластое лицо с умными глубокими глазами. «Молодой, но суждения имеет правильные», — подумал он, а вслух сказал:

— Век прожить — не поле перейти. Поле не так перешел— повторить можно. Жизнь снова не начнешь…

После этого Каргин стал частенько беседовать в минуты затишья с Сергеем Паниным и постепенно привязался к нему, как к самому близкому человеку.

Так началась у них дружба. Большая фронтовая дружба…

«Неужели что случилось с Сергеем? — с тревогой думал теперь Каргин, напрягая слух, и тут же сам успокаивал себя — Не может быть! Не из таких Сергей, чтобы в беде растеряться».

Такого же мнения были и другие бойцы.

— Придет! — уверенно говорили они. — Переберется от тракторного на левый берег, пробежит до шестьдесят второй переправы, что против нас, а потом опять через Волгу сюда.

И в самом деле, дверь вскоре распахнулась, пламя коптилки заметалось от ворвавшегося ветра, и на пороге появился Панин. Он был весь мокрый. Дрожа и неловко переступая озябшими ногами, он снял шапку, молча отряхнул ее у порога и прошел к печке.

— Нет, так, брат, не годится! — подскочил к нему Каргин. — А ну-ка!.»

Он быстро раздел Панина, заставил снять ботинки и обернуть ноги сухими портянками.

Пока Панин переобувался, Каргин с одним из бойцов отжал его шинель, повесил ее возле печки и, торопливо развязав вещевой мешок, достал из него аккуратно завернутую в полотенце флягу.

— Маловато, но погреться хватит.

Он протянул флягу Сергею.

Панин смущенно замотал головой:

— Благодарю, папаша! Я не пью водки, не вижу в ней пользы…

— Вообще-то она, может, и без пользы, а греет хорошо, — возразил Каргин. — Бывало, с рыбалки приедешь, нитки на тебе сухой нет, зуб на зуб не попадет, а пропустишь стаканчик — сразу внутри потеплеет.

— Греться лучше движением, — отрывисто проговорил Панин. — Когда я бежал по левому берегу, от меня пар шел, а вот как сел на баржу, так и согнуло. Ничего, сейчас и без водки пройдет.

— Ну как хочешь, — недовольно сказал Каргин и, пряча обратно флягу, спросил — Спать-то опять под одной крышей будем?.

— Конечно» под одной. Кооперирование — лучшее средство от холода, — ответил Сергей, осматриваясь по сторонам.

— О кровати мечтаешь? — пошутил Каргин. — Ничего, мы уж так, по-солдатски…

Он облюбовал уголок, сгреб дощечкой к стене мусор, положил под голову вещевой мешок и лег. Панин накрыл Каргина шинелью, заботливо подоткнул одну полу под его бок и спросил:

— Ну как?

— Спасибо, Сережа, хорошо. Ложись рядом и спи..»

Панин завесил палаткой дверь, чтобы не выходило тепло, и юркнул к Каргину, но уснуть, несмотря на усталость, не мог. Он долго лежал, уставив глаза в закопченный потолок, и думал.

Воспоминания унесли его к первым дням войны. Повестку ему не прислали — молод был. Но он сам явился на призывной пункт, громко назвал фамилию и заявил, что желает идти на фронт добровольцем. Высокий седеющий райвоенком внимательно выслушал его, отечески улыбнулся и посоветовал обождать совершеннолетия.

Из райвоенкомата он побежал с жалобой к секретарю райкома комсомола. Секретарь позвонил председателю райисполкома, райвоенкому, еще кому-то. Наконец, повесил трубку и сказал, что война только началась и люди еще потребуются.

Тогда он, не откладывая ни минуты, побежал на почту и послал длинное письмо Сталину. Написал обо всем: как занимался в военном кружке при избе-читальне и ходил с комсомольцами в военизированные походы, как с детства изучал героическое прошлое русской армии и мечтал…

Ответ из Москвы не задержался, и через две недели его отправили в Липецк, в запасной стрелковый полк. А через три месяца с маршевой ротой он уже прибыл в район Ефремова, где получил первое боевое крещение у небольшого села Кольцово. Потом Елец, Воронеж, Новая Сотня.

Слушая сводки Совинформбюро о боях в районе Сталинграда, он полагал, что бои идут где-то на подступах к городу, а сам город живет напряженной прифронтовой жизнью. По улицам мчатся груженные боеприпасами машины, с грохотом спешат отремонтированные на СТЗ танки, идут колонны красноармейцев, рабочие батальоны. А здесь!.. Кругом все изуродовано. Валяются сброшенные на тротуары машины, повозки, лежат в лужах крови убитые, ковыляют к переправе бойцы с перевязанными головами, с перебитыми руками и ногами.